Надежда Леонова: рассказы от автора

НАДЕЖДА ЛЕОНОВА

ЖЕЛАЮЩЕГО СУДЬБА ВЕДЕТ,

НЕЖЕЛАЮЩЕГО - ТАЩИТ

КОНЕЦ ЮНОСТИ

Познакомились они на танцах. В их районе он был чужой, а потому заметный, она сама пригласила его на танец. А уж после и он не отходил от неё. Провожать пошёл, а сзади друзья её. Возвращался назад, окружили, предупредили, чтоб не было его рядом с Ириной. Ей тогда едва шестнадцать исполнилось. Алексей и не собирался с ней встречаться, но усмехнулся в ответ, посмотрим, мол. И назло стал ходить в их район, уводил Ирину с их глаз и возвращался с ней поздно ночью. А его ждали, ещё два раза предупредили, а после побили, что скорее открыло дорогу к сердцу Ирины. Искупая вину друзей, она готова была выполнить любое желание Алексея.

Ирина заканчивала десятый класс, оставалось каких-то три месяца, когда почувствовала неладное со здоровьем. К горлу подступала тошнота, голова кружилась, наливались груди. Увидев, что у дочери растёт живот, мать подняла скандал, бросилась на неё с кулаками, оттаскала за волосы. Потом стала плакать и причитать о своём времени, о том, что тогда такого не было, что она, похоронив отца, никогда не занималась с мужчинами, что бесстыжая молодёжь совсем обнаглела.

Плакала Ирина, а про себя обиду таила. Заснула мать, собрала вещички свои в платочек, завязала в узелок и ушла из дома. Вышла на улицу и глаза разбежались. Много дома дорог виделось, а идти, оказалось, некуда. Пугала неизвестность, маячившая впереди черной дырой. Шла, чтобы уйти, не думая, не зная куда, а ноги привели её к дому Алексея. Остановились у окна, и долго не могла постучать. Подняла руку, а окно вдруг само распахнулось.

– Ира? – услышала она удивлённый возглас Алексея. – Ты что здесь делаешь?

– Я пришла, – пряча узелок за спину, как можно спокойнее начала она. – Я к тебе пришла.

– Соскучилась, что ли? – в голосе чувствовалась ирония.

– Да, – ответила Ирина.

– Ну, заходи. Подожди. Там мать спит, давай в окошко. А это что за узелок? Ты совсем ко мне пришла?

– Не знаю. Может быть, просто из дома ушла. Если не возражаешь, переночую у тебя, а завтра уйду куда-нибудь. Я не знаю, почему сюда пришла. Я ведь не хотела идти к тебе.

– Странно.., не хотела. А сказала, что соскучилась… Ну, что делать-то с тобой? А? Делать будем что? Сколько времени? Час. До утра не так уж и много. Хоть одну ночь поспим спокойно, чтоб тебе никуда, и мне не провожать.

– А если мама твоя услышит?

– Ну, что же теперь, пусть слышит, я же человек… И мужчина… вполне полноценный.

При этих словах он сгрёб Ирину в объятья, не целовал, кусал от нетерпенья, руки рвали одежду. Он дрожал и стонал, а Ирина молча ждала. Слёзы катились по щекам, было горько, что так странно закончилось детство, что юность пришла и тоже внезапно оборвалась, что впереди ждала неизвестность, а этот рычащий зверь, зовущий себя полноценным мужчиной, будет отцом её ребенка. Он терзал её всю ночь, ворочал на бок, заставлял сесть, встать, лечь на пол, встать на колени. Мать в другой комнате проснулась, заворочалась, а после спросила:

– Алёшка, ты не один?

– Не твоё дело! – последовал ответ.

Мать замолчала, хотя, наверняка, не спала. Утром вошла в комнату и увидела их голенькими друг на друге. Заснули так. Укрыла одеялом и не заходила больше, пока сами не вышли.

Осталась Ирина в их доме. Вроде временно. Каждый день Алексей напоминал об этом. Пришла-то, мол, на одну ночь, а осталась…

Из школы дневной пришлось уйти в вечернюю. Мать нашла её, устроила опять скандал. Хорошо, Алексея дома не было дома… Ну, что же делать? Куда деваться? Мать смирилась, и даже стала собирать приданое ребенку.

Алексей почти через день приходил домой пьяным, а мог и вообще не прийти. Мать его Валентина Ивановна жалела её чисто по-женски, но особой любви не выражала, считала и её виноватой в случившемся.

Шло время. Родился сын. Крепкий ребенок, четыре шестьсот. Назвали Витькой. Пришёл в мир человек, но никто ему не был рад. Алексей сына не замечал. Придя с работы, набрасывался Ирину, мог избить ни за что, просто так, не понравилось, как на стол еду подала. Валентина Ивановна не заступалась. Она хоть и побаивалась сына, всё же любила его. Внука старалась приласкать. Для него она, пожалуй, была единственным человеком в мире, который добротой и лаской скрашивал жизнь в родном доме. И Ирина любила сына, но только тогда, когда не было рядом Алексея. Когда возвращался муж, сын для неё переставал существовать. Мысли об одном – не прогневить, угодить. А он распоясался совсем, всё ему на нервы действует – то суп пересолен, то посмотрела не так. Если Витька плакал, Алексей кричал на Ирину:

– Заткни ему глотку.

А один раз вернулся домой избитый, чуть живой. На работу утром не пошёл. А к полудню явилась милиция, посадили Алексея в машину и увезли. Осталась Ирина с годовалым ребенком, а самой-то едва семнадцать стукнуло. Алексея вот-вот должны были в армию забрать, а вместо этого – тюрьма. Дали пять лет. Осталась Ирина с ребенком в его доме. А жить надо… Пошла работать в детский сад, туда и Витьку взяли. Сыты оба, да ещё нет-нет в баночке на ужин принесёт.

Валентина Ивановна упрекала невестку, не так она себя вела, если бы взяла мужика в руки, не был бы он сейчас в тюрьме. Тяжело на душе, беспросветность, безысходность. Уложит Витьку спать и ночь напролёт ревёт в подушку. И намучилась с мужиком таким и знает, что дрянь, что хуже некуда, а сердце разрывается, как о нём думает…

Сидел Алексей три года, в зоне вёл себя примерно, попал под амнистию. За это время четыре раза Ирина ездила к нему на свидание. Он радовался, спрашивал про сына, говорил, что только сейчас понял, что мог потерять. И только бы дождалась она его, всё у них будет хорошо, по-людски. После каждого свидания чувства Ирины вспыхивали ярким пламенем, согревавшем в долгие и мучительные месяцы ожидания.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Вернулся Алексей весной. Ирина купила ему в кредит костюм, туфли, рубашек. Не могла нарадоваться своему счастью. Алексей был внимательный, добрый. Устроился на работу слесарем в автопарк, приходил домой вовремя, помогал стирать, готовить, убирать в квартире. Давалось ему это всё с большим трудом. Иногда внутри от нервного напряжения начинала клокотать и бурлить кровь, в голове появлялась боль. Тогда он ложился на диван, закрывал глаза, притворяясь спящим. Слышал, как Ирина собирала игрушки, уводила Витьку из комнаты, чтобы не мешал ему. Он надеялся, привыкнет, а привычка станет второй натурой, и можно будет прожить в мире и согласии долгую жизнь.

Ирина радовалась, Расставшись с Алексеем утром, не могла дождаться вечера, чтобы увидеть его. Не ходила, летала, желая всем вокруг счастья, потому что любила и была любима. Так прошёл год и родился у них второй ребёнок Сашка. Красавец! Огромные глаза и ресницы, кудрявые волосы, весёлый, почти не плакал. Словом, такой, какой может родиться только от большой любви. Радовалась за сына и его семью Валентина Ивановна. Любовь слепа, женщины просто не хотели видеть в сыне и муже какие-то изъяны. Не знать всей правды гораздо спокойнее. Но когда-нибудь она всё равно появится. Сашке было три месяца, когда Алексей пришёл выпивши, впервые после возвращения.

– Всё, мать, перехожу в тасёры, – сказал он, переступив через порог. Извините, пришлось прописываться, мужикам пузырь поставил, ну, и самую малость вмазал с ними. Эх, женщины, жизнь у нас будет, я вам доложу.

Весь вечер они говорили о достатке, о том, что купят телевизор, мебель, а после и машину. А как же? Чтоб, как у людей. Ирина ловила каждое его слово, пропитывалась ими, растворялась в них.

Это был последний разговор по душам. В человеке две противоборствующие стороны: разум и инстинкты. Разум подавляет инстинкты, а ими руководит природа. Один поедает другого, убивает ради того, чтобы жить. Кто он? Санитар природы, оставляющий после себя более сильных? Змей искуситель с яблоком от дерева познания добра и зла. Зло, как говорил Достоевский, двигатель прогресса, именно оно заставляет идти вперёд, искать выходы из жизненных лабиринтов. Но если философы могут найти ответы на все вопросы, то, видимо, потому, что и у них они возникали моменты, когда попадали в тупик.

Алексей философом не был, а потому особо не задумывался, что с ним происходит. Он стал чаще выпивать, после чего ему становилось легче. Спадало напряжение, боль не сдавливала голову. А когда дома его что-то раздражало, он направо и налево посылал всех матерными словами. Вроде цепь оборвалась, тормоза сломались. И оправдание себе нашёл. «Уж такой есть, теперь не переделаешь! Кому не нравится – вот Бог, а вот порог, никого не держу». Потихоньку стал жену поколачивать. Сначала самому было противно, а после, ничего, даже понравилось. Он царь и Бог в этом доме!

Ирина видела перемены в муже, но воспринимала, как временное явление, надеялась на лучшее, не перечила. Когда приходил пьяный, раздевала его, мыла ноги, успокаивала. Бабушка в это время уводила детей в свою комнату, ожидая затишья. Но кошмары только начались. И однажды Алексей пришёл домой с женщиной. Ирина уставилась на них непонимающим взглядом, но он не дал ей ничего сказать, грубо заорал:

– Что уставилась? Баб никогда не видела? Это моя любовница! Чего ревёшь, сволочь, неси пожрать!

И Ирина принесла. Потом убрала со стола, помыла посуду и постелила им постель, сама выскочила во двор, открыла сарай, села на дрова и разрыдалась. Мысли путались, думала, что это всё неправда, страшный сон, он решил её попугать, они не легли вместе… Она, та женщина, наверное, ушла уже. Потихоньку вернулась в дом и услышала стоны незнакомой женщины и возгласы Алексея:

– А-а, сука, как хорошо… О, бля.., возьми в руки, сука, да ноги, ноги сделай уже, сожми, а-а-а, бля… Ух.., сука, как ты умеешь!

Ирина как будто провалилась в бездну, сознание ушло, тело действовало само по себе. Она вернулась в сарай, ноги подкашивались, руки схватили бельевую веревку и судорожно цепляли за балку. Сделала петлю, встала на стул, и тут появился Алексей…

– Ах ты, сука! Ты хочешь, чтоб меня опять посадили? Стерва!

Он выбил из-под неё стул, она упала. Стал бить её кулаками, ногами, куда попадёт. Прибежала Валентина Ивановна.

– Прекрати, ты убьёшь её! – закричала она.

– Она, сука, повеситься хотела!

Он пнул её последний раз и пошёл в дом. Ирина лежала, боясь пошевелиться, не чувствуя физической боли, тела как будто вовсе не было, вроде это была не она, и всё происходит не с ней, она просто наблюдает со стороны. Но дотронулась Валентина Ивановна, и показалось, что в тело иглу воткнули, и она прошла насквозь. Ирина застонала.

Прибежали мальчишки, семилетний Витька и двухгодовалый Сашка. Они наклонялись над матерью и пытались помочь ей встать. Когда пришли в дом, женщины той уже не было. Валентина Ивановна уложила Ирину рядом с Алексеем. Тот успокоился, а когда Валентина Ивановна с Витькой и Сашкой ушли в свою комнату, стал лезть к Ирине.

– Что ты как чурка? С тобой мужик рядом, а ты ледяная. Обними меня, что ли…

– Отстань, я тебя прошу, – сквозь слёзы просила Ирина…

– Да брось ты! Скажи спасибо, что мало дал! Ишь, чего удумала. Я тебе покажу вешаться! А ты подумала вон о Сашке с Витькой!?

– А ты подумал?

– А я что? Тебе показалось, ничего не было. А потом, я мужик, моё дело телячье! А ты мать! Не стыдно тебе?

И Ирине действительно стало стыдно. Не за Алексея, а за себя, что она в своей обиде и не вспомнила о детях. Одна обида всё заслонила. А действительно, в чём виноваты эти крохотулечки-сыночки? Раве виноваты они в том, что родились? Ведь это она их на свет произвела. Она и виновата, ей и отвечать. Мысли её далеки от постели, а Алексей шепчет:

– Поцелуй меня. Обними. Ну?

Он брал её руку и тянул к себе, она вырывалась.

– Ну, что ты, в самом деле? Подумай сама, ну куда я от тебя денусь? Скажи, тебе хорошо со мной? Хорошо?

Слёзы катились по щекам Ирины, Алексей слизывал их, и шептал, шептал. И опять она подчинилась чужой воле. Чужой… Да была ли у неё когда-нибудь своя?

– Да, хорошо, – ответила, чтоб отстал, и прижалась к его плечу.

Неделю не сходили синяки. Неделю приходил домой трезвый и вовремя. Был внимательный, один раз даже цветы принёс, хотя на дворе стоял март. С детьми играл, водил их на улицу гулять. В воскресенье раньше всех поднялся и приготовил обед. Все в доме радовались.

– Смотри, Алёша, когда ты хороший, в доме всё хорошо. Дети не капризничают, не дерутся. Домой идти хочется. И бабушке тоже приятно.

– Смотри не сглазь!

Синяки сошли, и Алексей опять стал задерживаться, приходил раздраженный, а то и вовсе не приходил. И это стало привычной обстановкой в доме. Весь их район подлежал сносу и им вот-вот должны были выдать ордера на квартиры. Валентина Ивановна решила жить отдельно. Ей дали однокомнатную, а Ирине и Алексею, поскольку дети однополые и малолетние – двухкомнатную.

Хлопоты по переезду, обустройство на новом месте сделали Алексея ещё более раздражительным. На новую квартиру взяли только самое необходимое на первый случай. Через месяц купили недорогую стенку. Ещё через месяц – два дивана для мальчишек и деревянную кровать для себя. Разбирать и собирать мебель Алексею помогали друзья. Ирина помыла окна, повесила новые шторы, и не могла налюбоваться своим жильём. Что особенно радовало – не надо колоть дрова, запасать уголь, носить и греть воду. Всё это было здесь в квартире, включая туалет. Сколько хочешь, стирай, мой посуду, мойся, для этого нужно всего лишь повернуть кран. Витька первые дни из ванны не вылезал, по три раз в день мылся. Сашке не нравилось, что на улицу теперь нужно было долго спускаться по лестнице и после подниматься обратно. А Ирина мечтала о том, чтобы не пил Алексей, да не гулял бы, да не обижал бы.

Но и в новой квартире он остался таким же. Чувствовал себя даже свободнее от того, что не надо стесняться своей матери. Хоть она и не говорила ему ничего, всё же совесть пощипывала, когда она расстраивалась. Квартира, что крепость, рассчитанная на внешних врагов, только куда деваться от внутренних? Здесь не выскочишь во двор, не отправишь детей к бабушке в комнату, здесь в крепости все становятся действующими лицами и зрителями одновременно в нескончаемом семейном спектакле. Дети стали грубить матери, огрызаться, а однажды, когда она незаметно вошла к ним в комнату, то услышала брань, подобную той, с которой обрушивался на неё Алексей. Саньке было четыре года, а он на Витьку ругался, как пьяный мужик из-подворотни. Витька отвечал ему тем же:

– Ты, шкет, сука, я тебе в лоб вмажу, ты же рассыплешься.

– Это ещё что такое? – возмутилась Ирина. – Как вам не стыдно? Ругаетесь, как пьяные мужики.

Витька посмотрел на неё отцовским взглядом и процедил сквозь зубы:

– Пошла вон отсюда!

– Ах ты, мерзавец! Я тебе покажу, пошла вон!

Она схватила шнур от чайника и пошла на Витьку. Он изворачивался, убегал, но всё же ей удалось отхлестать его. Витька разорался, вроде его убивают.

– Я всё отцу расскажу, он тебе покажет.

– Ах ты, пугать меня вздумал! – и она снова схватила шнур.

– Я больше не буду, – заплакал Витька.

От бессилия и беспомощности у Ирины слёзы хлынули из глаз. Господи! Что это за жизнь! За что, господи?

Сашка подошёл и уткнулся носом в колени.

– Изверги вы такие, что ж вы со мной делаете?

Кода Алексей приходил, мальчишки забивались по углам в своей комнате и боялись выйти. Иринина беда продолжалась. Иногда казалось, что она ненавидит Алексея. Но когда он исчезал дня на три-четыре, искала его. Звонила на работу, в скорую помощь, вытрезвитель, морг. И не находила себе места, пока не вернётся. Втайне надеялась, что скажут, да, в морге, приезжайте, ваш муж умер. И конец мучениям. Но даже себе самой в этом боялась признаться. Когда же говорила Алексею, что беспокоилась, даже в морг звонила, он каждый раз обрывал:

– Что ты хоронишь меня, сама скорее сдохнешь.

Когда приходил, она не устраивала скандалы, поняла, что лучше смолчать. Но и это был не выход, потому что ему вдруг хотелось с кем-то поболтать, а молчание раздражало. Иногда возникали мысли уйти, вот только куда? Взял бы да сам лучше ушёл. Что ж она с двумя детьми пойдёт к матери в однокомнатную? На квартиру с двумя детьми вряд ли кто возьмёт. Если выйти замуж, так с таким довеском кому она нужна. Молодых полно. Кому нужны чужие дети, когда и собственному отцу они в тягость? Может, подождать, когда-то же надоест ему гулять? А потом не всегда же у них плохо. Вон даже цветы дарил. Просто у него такой характер, но, конечно же, он любит её. Бывали и затишья. Вон в прошлом году в зоопарк с детьми ходили, а в этом – в кино. Один раз в гости ходили на день рождения к подруге, один раз в гостях были у Валентины Ивановны.

Успокоит так себя Ирина, а вечером снова плачет. Иногда ей казалось, что жизнь её кем-то придумана, иногда возникало чувство, что не живёт она вовсе, а видит эту жизнь во сне. Проснётся иной раз и думает, наконец, проснулась, теперь всё будет иначе, по-другому, а та жизнь с кошмарами осталась по ту сторону сна. Наверное, можно не жить, вернее, ничего не делать, а просто нафантазировать. Иногда ведь бывает такое, кто-то наврёт с три короба раз, а после историю повторит не однажды, и сам поверит в это. Проходит время, что-то в памяти стирается, не можешь порой вспомнить, как было на самом деле, а другой эту историю знает, приукрасит, и кажется, что именно так и было.

А ещё совсем недавно появилось у Ирины странное ощущение. Она вдруг стала чувствовать время. Не времена года: весну, лето, зиму, а именно время. Вначале даже не могла объяснить этого. Просто такое странное чувство границы какого-то, может, этапа что ли жизни. Вроде дошла она до границы. Пространство ограничено какими-то рамками. Это видно. Но пространственные границы мы ощущаем так же абстрактно, как и время.

Всё время думала об этом и вдруг поняла, как это можно объяснить. Сидишь, предположим, в комнате, никто не постучал, никто не позвонил, а кажется что-то изменилось. Смотришь на мебель, она на месте, не передвинута, не открыта, ничего не произошло, а чувство чего-то нового. Или, может быть, не так. Возвращаешься из отпуска, заходишь в свою квартиру, ничего в ней не изменилось, а ты как будто ещё не здесь, и нужно некоторое время, чтобы твоё родное стало тебе снова твоим. Конечно, рассказать кому-то о своём ощущении она бы просто не решилась. А если бы вдруг о таких мыслях узнала Полина, с ней Ирина работала в детском саду, то непременно посоветовала бы обратиться к психиатру. Она и так частенько советует сделать это, потому что Ирина живёт с таким мужем.

– Можно понять женщину, – говорит она ей, – которая убила своего мужа и его любовницу, когда те пришли в дом, а муж заставил им прислуживать. Можно это понять. Её, ту женщину даже суд оправдал. Но трудно понять мать, убивающую своих детей постепенно ради призрачного счастья.

СОВРЕМЕННЫЕ ГЕТЕРЫ

Полина, ровесница Ирины, но успела уже много. Закончила филфак в Питере, там же вышла замуж, родила сына, разошлась и вернулась в Алма-Ату. Сначала жила с отцом в трехкомнатной квартире, мать давно умерла. Отец нашёл себе старушку и ушёл к ней. А Полина осталась с сыном в трехкомнатной квартире. Устроилась заведующей в детский сад, там и сын был.

– А как в школу пойдёт, – говорит она, – пойду в школу работать воспитателем в продлёнку, или там зам. директора по хозяйственной части. – А школу закончит, в институт пойду хоть лаборанткой для начала, – и смеялась после этих слов, хотя думала так вполне серьёзно.

Гости у Полины бывали через день, а то и каждый день. Одна комната в квартире была как гостиница. Здесь, конечно, не останавливались случайные приезжие, это были однокурсники, приезжающие в командировку, их знакомые, одноклассники. Они привозили ей дефицитные вещи и продукты, и не всегда застолье заканчивалось попойками, иногда просто кофе и долгие беседы обо всём.

– Я гетера, – шутила Полина. – Умная, красивая, скромная. Поэтому меня и любят. А ты глупая женщина, Ирина. Ты живёшь с таким идиотом, и думаешь, что счастлива. У тебя впереди старость, а в ней не будет тебе покоя, если ты потеряешь детей. Главное счастье матери в детях. Это только кажется, что жизнь короткая…

Слушает её Ирина и вроде все понимает. А Полинка продолжает:

– Жизнь делится на этапы. Может быть их четыре. Детство, где ты видишь, слышишь, но ничего не можешь, здесь год за два кажется. Юность, когда опять же получаешь от жизни одни зуботычины, и веришь, что всё впереди. Он короткий не годами, событиями, которые бывают главными и определяющими жизнь. Третий – самый короткий, потому короткий, что в нём очень много происходит событий. В третьем периоде ты можешь всё! Только надо быть решительной, никого не пугать и никого не бояться. Этим периодом ты можешь обеспечить свою жизнь и жизнь твоих близких, свою старость, а может быть, наоборот, всё сломать. Он по годам длительный, у каждого начинается в разные годы, у кого-то в 20, у кого-то в 25, и далее вся активная жизнь до 60-65 лет. Всё зависит от индивидуальности. В четвертом – остальная жизнь – плоды того, что наработал в третьем.

Кивает головой Ирина.

– Пойми, Ира, у тебя сейчас такой период жизни, в котором ты сама и никто кроме тебя, определяешь свою будущую жизнь и жизнь твоих детей. Надо быть активной и решительной.

Понимает Ирина, что права Полина во многом, если не во всем. Мальчишки грубеют на глазах. Мало того, что друг с другом разговаривают словами отца, но и с ней порой так же пытаются обращаться. Сейчас им не так много лет, можно ещё отстегать их ремнём, шнуром, а пройдёт время, мальчишки подрастут, и куда деваться ей тогда?

Всё вроде ясно, а придёт Алексей, посмотрит на него, и кажется, нет, не сможет уйти от него, не сможет. Видно, это крест её до конца дней. Просто, думала Ирина, надо быть похитрее, избегать скандалов. Придёт Алексей с бутылкой, она, чтоб ему меньше досталась, стала себе подливать больше. Сидят вдвоём, бутылку водки уговорят, а он другую на стол ставит. Стала Ирина пьянеть. Да и водка действовала на неё, как снотворное. Сидит за столом, спит натуральным образом и что там на неё Алексей говорит, ничего не слышит. Однажды разозлился он, да как стул из-под неё выдернет, она упала и головой ударилась об угол стола, рассекла затылок, еле оклималась. После этого Ирина додумалась ещё до одной хитрости – стала звать мальчишек и втихаря, чтоб отец не видел, наливала им водки со словами:

– Пейте, дети, чтоб отцу меньше досталось.

И дети пили. Но и это не избавляло от скандалов и драк. Тогда она изобрела следующую хитрость, Они вчетвером выпивали всю водку, она укладывала детей спать, а когда Алексей начинал скандалить, потихоньку уходила из дома. Ходила к свекрови, к подругам. Витьке в ту пору было уже тринадцать лет, Сашке восемь. Однажды так вот зашла к Полине. Просто так.

– А-а, Ирина, заходи. Разувайся и проходи.

– У тебя, что, гости?

– А что? Ты не помешаешь.

В комнате «для гостей» играла музыка, и стоял дым коромыслом. Валентина, Наталья, подруги Полины сидели с парнями в обнимку, о чём-то говорили, пили вино. Валентина работала инспектором по снабжению детских садов, Наталья заведовала столовой при Совмине. Обе они были замужем, а потому считали себя порядочными женщинами. Как в том анекдоте. Одинокая, когда один муж, порядочная, когда один муж и один любовник, гулящая, когда муж и много любовников и совсем пропащая – ни мужа, ни любовника. У Натальи в данный момент муж был в командировке, у Валентины дома – с детьми. Были ещё два парня, один из них не отходил от Полины.

– Я не буду пить.

– Скажите, какая! – Полина взяла её за руку и усадила рядом с парнем. – Ты что, лучше нас? Садись, Знакомься, Саша, Вова, Толик и Стас. Запомнила? – Полина усмехнулась. – Хотя запомнить тебе нужно только Толика, на остальных глаза не пяль. Усекла?

– Поля, я пойду.

– Привет большой. Сиди уж, раз пришла.

– А что празднуете?

– Какая разница? Пятница сегодня. Причем, впервые на этой неделе.

– Народ, вы что сюда поговорить пришли, – вступил в разговор Толик, – давай стаканы!

– Ага, – подхватил Вова, – вмажем, и ляжем.

– Братцы, так не годится! – продолжил Стас. – Пить без тостов, это же просто пьянка, а у нас праздник – пятница.

Ирина чувствовала себя неуютно в такой компании. Она не часто выбиралась «в люди», и потом ей казалось, что она не такая, как все. Хотя и лицом и фигурой Бог не обидел, могла посоревноваться и с Полиной и со всеми её подругами, однако стеснялась, что одежда на ней не из дорогих магазинов, и говорила она не так складно, как сидящие за столом.

– Я скажу, если не возражаете…

– Валяй, Стас, валяй!

– Значит так. Идёт по пустыне караван, запасы воды на исход, вдруг встречают путника, который уже идти не может. Просит, чтобы дали ему глоток воды. Но караванщик решил, что им может самим не хватит. И пошли они дальше, через двадцать минут пришли в оазис, где воды залейся, фрукты на деревьях, только руку протяни. Наелись, напились и вспомнили про путника, просившего воды. Залили бурдюк полный и вернулись обратно. Нашли его, а он мертвый. Так вот, женщины, давайте, когда у вас просят, а то захотите дать, а дать будет уже некому!

– Ура! Молодец! Правильно! – неслось со всех сторон, и все выпили.

Саша и Толик на вид были молоды, по крайней мере, им, наверное, и тридцати не было. Вова и Стас постарше, этим лет по тридцать пять. Женщины – от тридцати до тридцати пяти. Три раза за вечер звонил муж Валентины, требовал, чтобы срочно шла домой. Валентина только раздражалась.

– Перебьётся, – говорила она, отходя от телефона.

Из другого города позвонил муж Натальи. Стас на добровольных началах исполнял роль тамады и на последний звонок Натальиного мужа среагировал по-своему.

– Кстати, о Наталье… Приехал мужик с Севера отдыхать. Решил каждый день с новой девушкой знакомиться. В первый день была Наташа, во второй – Наталья, в третий – Натаха. В общем, так звали всех девушек, с которыми он знакомился в течение тридцати дней. К концу деньги закончились, в аэропорт ехать надо, наскрёб на автобус. Стоит в очереди, а впереди женщина с ребенком, попросила минутку подержать девочку. Ну, он и спрашивает, как же девочку зовут. Наташа, сказала та, а мужик чуть ни выронил ребенка. Про себя подумал, надо же, такая маленькая, а уже Наташа.

Потом все танцевали. Ирина подошла к Полине.

– Слушай, а мужики, что, холостые?

– Ты что, с луны упала? Откуда в таком возрасте холостые? Они появятся лет в шестьдесят-семьдесят, когда вдовцами станут. Вот Саша вроде хочет разводиться, но пока ещё живёт…

– А Валька что думает?

– Что за глупые вопросы? Мужикам можно, да? А бабам нельзя? И тебе давно пора это понять и делать, как мы.

– Да ты что? Лешка же убьёт меня.

– Дура! Любить будет, вон, как Наташку с Валькой. Валькин сидит с детьми, а она здесь.

– Разве так можно?

– Нужно. Только языком трепать поменьше. Поняла?

– Я все-таки уйду.

– Куда пойдёшь?

– К свекрови.

– Брось ты, у меня хата есть, вот ключи. Варька в командировке, здесь недалеко. Толик проводит. Господи, что ты боишься? Сама не захочешь, никто тебя пальцем не тронет.

– Ну, хорошо.

– Толик, ты даму проводишь?

– Баз-зара нет.

В чужой квартире Ирина чувствовала себя безопасно. Толик не наглел, она ему сказала, что ничего не будет, он согласился, а когда свет выключил, пришёл к ней и лег под одеяло, вроде погреться.

– Ну ладно, можешь спать рядом, но ничего не будет, понял?

– Понял. Вполне доходчиво объяснила…

А сам рукой стал трогать её груди, волосы. Она пыталась убрать руку, но он попросил почти шёпотом:

– Не надо, мне же приятно.

Самое противное то, что Ирине тоже было приятно. Да, ёлки зеленые, что это за жизнь! Постоянно кому-то должна: мужу, детям, свекрови, никакой своей жизни! Неужели так будет всю жизнь? А вот нет! И именно сейчас в этот момент у неё есть возможность доказать это. А-а, плевать на всё! Она свою ногу просунула между ног Толика, и мелкая дрожь пробежала по всему её телу. А когда Толик стал целовать соски её грудей, сама сбросила с себя трусики и положила под подушку. И когда он сделал со своими то же самое, предложила:

– Давай я сверху буду.

Проснулась она рано, ещё пяти не было. Странное чувство, никаких угрызений совести, напротив, всё внутри клокотало и радовалось, так ему и надо, рогатая сволочь, так и надо! Отомстила, отомстила… Растолкала Толика, сказала, чтоб закрылся, и после занёс ключи Полине.

Дома всё спокойно. Открыла дверь и тихонько прошла на кухню, вроде с вечера оттуда не уходила. Алексей проснулся, пошёл в туалет, заглянул на кухню.

– Ты что, всю ночь здесь была?

– Да нет, я у пацанов в комнате спала.

– А-а-а…

И всё. Ирина улыбалась, оказывается, это так просто. У неё появилась тайна, которую так хотелось когда-нибудь обрушить на мужа. Но теперь она спокойнее относилась к его выходкам.

Мать Алексея Валентина Ивановна стала часто болеть и предложила объединиться. Обмен не очень удачный: первый этаж в панельном доме, зато в своём районе. Время шло, дети росли. Витька телосложением пошёл в отца, а когда ему шестнадцать было, он в плечах-то и пошире стал. Алексей по-прежнему гулял. Однажды привёл в дом диспетчера из таксопарка, выставил на стол бутылки, Ирину заставил ужин готовить, и тут Витька вышел.

– Слышь, батя, ты или сейчас же отсюда уберешься со своей шлюхой, – начал он, взяв со стола бутылку, – или я вот этой бутылкой пробью вам бошки, а остальное побью.

– Щенок, ты на кого руку подымаешь? Да я из тебя котлету сделаю! Я тебя породил…

– А я тебя убью! – заорал Витька и пошёл на отца.

Ирина выскочила с кухни, схватила Витьку за руку, но он отшвырнул её.

– Хватит, мать, терпеть! Это дом, в конце концов, или вертеп какой-то?!?

Женщина буквально побежала к двери. Алексей замахнулся кулаком на Витьку, тот увернулся, а после схватил отца за руки и бросил на диван.

– Силён, сынок, силён, сдаюсь…

– Вот так-то лучше.

– Ну, ты не кипятись, давай лучше выпьем. Мать накрывай на стол.

Долго отец и сын сидели за столом и говорили. То вдруг Витька стучал кулаком по столу, то отец. Ирина была рада, что теперь у неё появился защитник, и надеялась, что жизнь должна наладиться. Спокойно наблюдала, как отец подливал сыну водки. С тех пор рюмка стала постоянным атрибутом их семейных посиделок за столом. Пила с ними и Ирина, и Сашке наливали понемногу. Когда выпивалась вся водка, Ирина стелила всем постели и ждала очередного скандала, порой провоцируя его сама. Ей нужен был повод уйти из дома к Полине, которую считала отдушиной в семейной жизни. Вон психологи и то говорят, если ничего не поменять, то поменяйте хотя бы мебель в квартире. У Полины в доме всегда праздник. Как она не устает? Конечно, Ирина вырывалась к ней не каждый вечер, но один-два раза в месяц это удавалось. Очень часто собирались у Полины интеллектуалы. Один журналист запомнился, который говорил о неизбежности конца света, исходя из падения нравственности на современном этапе.

– Куда мы идём? – спрашивал он собравшихся, и в то же время, как будто обращался ко всему человечеству. – Нравственность, совесть, устои, где они? Вот у тебя муж есть, – обратился он однажды к Ирине. – А дети? А ты здесь… Молодец!

– Он пьёт, гуляет, дерётся…

– Он, это муж, я правильно понял? А зачем ты с ним живёшь? Уйти от него некуда, да хоть на квартиру уйди. Или, может, ты без мужчины болеешь? Что ж ты на ночь не смогла б найти мужика?

– Так это ж искать надо.

– А так, как ты живёшь, хорошо? А дети? Ладно, гены, наследственность, но ведь личные примеры тоже имеют большое значение. Очень важно встретить умного друга, но где его встретишь? На улице? Возможно. Если повезёт. Может быть, на работе. Опять же, если повезёт. А если не повезёт? Где учиться хорошему? У человека должно быть что-то святое, такое, на что можно молиться. Для ребёнка такой должна быть мать. Какой бы она ни была, ребёнок должен видеть её непорочной, как деву Марию. Так же, как мать не верит, что её дитя способно на что-то плохое. Но! Понятия непорочности, конечно, относительны, как и всё в этой жизни.

– Леня, ты не прав, – возразил ему Ниспек. – По-твоему, выходит, главное, чтобы в семье все были порядочные. А вспомни случай у нас в городе, когда у очень порядочных родителей сын, который краснел и бледнел, если при нём говорили о девушках, был одним из семнадцати человек, изнасиловавших семиклассника.

– Ну, здесь, во-первых, он поддался влиянию толпы. А, во-вторых, это отклонение, как исключение из правил. Не думаю, что грабежами и насилиями занимаются дети из благополучных семей. Да просто невозможно так. Нужно просто быть всегда рядом с детьми, тогда всё будет хорошо. Воспитывать, это не значит читать нравоучения долго и нудно, это просто быть рядом, общаться, ходить в театры, кино, на футбол, в горы, на озера. Если вы не можете этого, зачем вообще рожаете? Вы же просто совершаете преступление перед обществом. И больше всего в этом виноваты женщины. Видишь ты, что муж ничего детям не даёт, мало того, мешает воспитанию, уйди от него.

– Ох, и молодец же ты, – вступила в разговор Поля. – Вот она сидит перед нами. У неё муж недавно перестал в дом баб водить и заставлять её прислуживать им. Куда ей идти? Сегодня она пришла ко мне. Не просто так, развлечься, а чтобы не быть битой. Пришла на одну ночь и одна. А придёт с двумя детьми, она мне нужна? Даже, если найдёт квартиру, за неё же платить надо. И кроме себя ещё двоих детей прокормить. Значит, ей придётся к одной основной ещё, по совместительству, в пару мест устроиться. У неё что, останется время проводить с детьми?

– Ох-ох, ну, нельзя уйти, можно ведь и квартиру просто разменять, да развестись, в конце концов, посадить его, выселить из квартиры, да мало ли способов? А вы, мало того, ему потакаете, но и сами не прочь развлечься.

– Умный же ты! Она же просто боится его.

– Да не столько боится его, сколько боится остаться одна, потому вот и сейчас сюда пришла…

– А что же ты здесь делаешь? – вступила в разговор Ирина. – Почему ответственность только на женщине, почему мужчины в стороне? Зря ты так. Всё должно держаться на равновесии. Но в жизни так не получается. Отрицательные заряды, как и положительные друг от друга отталкиваются. У нас знакомый есть, от него жена ушла к другому, а дети остались с ним, и он прекрасно управляется. Почему только женщина всем должна?

– Ты знаешь, – поддержала Полина, – я в принципе, с тобой согласна. Но! Мужики у нас народ слабый, что с них взять? Они только рассуждать могут. Это мы – бабы несём весь груз на себе. Хотя мужику, я так думаю, в жизни гораздо сложнее. Ему ведь надо самоутверждаться чуть ли не с пелёнок. Дома, в детском саду, в школе, на улице, на работе. А сделай что не так, так женщина на него первая и скажет, тряпка, баба! А женщина всегда может сказать, что свою жизнь потратила на этих паразитов, а взамен ничего. Я лично не состоялась именно по этой причине. Вот ты, Ирина, какое-то место когда-нибудь в жизни занимала, что могла этим местом дорожить? Почему действительно ты не думаешь о детях? Давно уже надо с таким можем кончать, поскольку жизнь такая – это медленная смерть для тебя и твоих детей. Ведь ты не просто хочешь с детьми выжить, ты сама хочешь выжить. Дети у тебя чуть ли не с пелёнок водку пьют, чтоб отцу меньше досталось. Это ужасно.

– Да что вы все воспитываете? – почти плача, прокричала Ирина. – Вы что, тут все ангелы с крылышками собрались? Вот ты, – обратилась она к Леониду, – сколько у тебя детей? Какая разница? Ну, двое! А где же они, твои дети?

– С женой, естественно. А что? Вон у Лизки тоже двое детей, а у неё муж с детьми, а она здесь. Смешная ты! Но у неё муж нормальный, это она с вывихом.

В стороне сидела женщина лет сорока, которую Ирина до этого здесь не встречала. Она разговаривала с Женькой, который бывал здесь не очень часто. В общий разговор не вмешивалась, но, почувствовав нервозность Ирины, вступилась за неё.

– Вы, праведники, прекратите терроризировать женщину, а то мне сейчас захочется рассказать вам всем, чего вы сами-то стоите.

– Лерочка, а тебе трибуну не надо? А микрофон? Мужики, ну-ка, диктофончик сюда, пожалуйста. Лера говорить будет для потомков во имя будущего. Подожди, не говори, сейчас будет все готово. Вот тебе микрофон, подожди ещё, сейчас в него водочки плеснём. – Полина с улыбкой уставилась на Леру. – Ну, давай! С кого начнём?

– Да вот хоть с тебя! Как послушаешь, ну, прямо, как та правда, что с высоких трибун звучит – двойная. С одной стороны, говорите хорошо. А делаете? Вот ты, Полина. Твои родители, конечно, никогда не узнают, что прежде, чем выйти замуж и родить ребёнка, ты два года с будущим мужем по подъездам трахалась, а замуж вышла беременной. И опять же, чтоб родители не узнали, и люди вокруг ничего не сказали, бортанулась втихаря…

– Слушай, хватит, а? – перебила её Полина. – Чего ты в чужом дерьме роешься?

– Пускай продолжает, это даже интересно. А про меня что знаешь? – спросил Леня.

– Про тебя? – Лера сузила глаза и скривила губы. – Все, о чем ты пишешь, это твоё Я?

– Да что ты, родная! За что мне деньги платят, за то и пишу. Я же выше начальства не прыгну, а оно, в свою очередь, тоже далеко не упрыгает, а то если мне позволят, сами работать не будут. О чём время велит, о том, родная, и пишем…

– И о морали?

– И о морали. А что?

– А сам здесь?

– А сам здесь. И что? Я же не в борделе. У меня самая древнейшая профессия – журналистика. Она сродни проституции. Без того и другого мир просто не сможет существовать. Так что, родная, по-моему, ты перегибаешь палку.

– Тартюфы вы все! Нет для вас единого, всё делится на множество разных частей – по выгоде, по удовольствию, по обстановке окраску меняете, нос по ветру держите, все вы одинаковы.

– Ой-ой, ты у нас прямо другая! Мольера читала, про Тартюфа знаешь. А разве это плохо, что мы можем в любых условиях выжить?

– Давайте за это и выпьем. Лень, мы с тобой близнецы-Тартюфы, давай за это выпьем, – предложил новенький, который появился во время дискуссии.

– Подать стаканы, – скомандовал Леня.

Ирина встала из-за стола.

– Извините, я домой, мужики мои, наверное, заснули.

– Куда пойдешь? – неслось со всех сторон стола. – На улице темень. Хороший хозяин плохую собаку в такое время не выпустит.

– Ничего со мной не будет. А если и будет, значит, так тому и быть.

Через день к Ирине позвонила Полинка и, как ни в чем ни бывало, зажужжала в трубку…

– Представляешь, какая я сволочь? Ты-то ушла, новенький, ну, тот, что при тебе пришёл, сходил за пузырём и привёл ещё одного мужика. Прикинь, я за ночь с тремя потрахалась. Пока все за столом сидели, пошла в ванну, а за мной этот новенький увязался, Витька. А мне что, жалко? Потом Ленька пошёл гостей провожать, Ниспек вызвался помочь со стола убрать. Ну, убрали… После Ниспек домой пошёл, а Лёнька остался. Но, знаешь, у этих умных мужиков вся энергия на стимуляцию мозгов уходит, в постели с них толку нет. Но я ему, конечно, об этом не сказала. Зачем мужика обижать? Да я не очень расстроилась, поскольку с двух первых получила сполна.

И ещё очень долго рассказывала о своих похождениях. О том, кто был у неё вчера. Как она пошла к Зауре, а там был Ермек, вот это мужик! Вообще, мусульмане ей больше нравятся. И так чуть ли ни через день. Все её любят, все ей ноги целуют. И попробуй скажи, что непорядочная, глаза повыдирает. Зато уж Ирину воспитывает…

После очередного визита к Полинке Ирина возвращалась домой. Постучала в окно мальчишкам. Благо, что первый этаж. Проснулся Сашка, открыл окно, помог влезть в квартиру. Она постелила на полу и легла спать. Утром Алексей ничего не сказал, он ночью заглядывал в комнату и видел Ирину, так и думал, что она была там всю ночь.

Ирина стала привыкать к такой жизни, и даже порой считала себя виноватой. Возникали, конечно, мысли, что неправильно всё это. А вот как жить, чтобы было правильно, на этот вопрос не могла найти ответа. Как жить, чтобы было, как надо? А как надо? Кругом сплошные противоречия. Чем дольше живёшь, тем больше убеждаешься, что живёшь не так. Одни говорят, кто рано встаёт, тому Бог даёт, другие возражают, Бог-Бог, да не будь сам плох. Смелого пуля боится, смелого штык не берёт, однако – бережёного Бог бережёт. Говорят, судьбу свою мы сами строим, и в то же время от судьбы не убежишь, судьба за печкой найдёт. Желающего судьба ведёт, а нежелающего тащит. Но ведь всё же тащит. Иной раз не хочешь, чтобы с тобой произошло то или другое, но как будто кто-то за руку ведёт. И предполагаешь свою жизнь так, а кто-то располагает её иначе.

Тянулись дни, недели, месяцы, годы. Когда Витька прослужил уже год в армии, Алексей однажды утром сказал:

– Ты, мать, мне вещи собери.

– Какие? – удивилась Ирина.

– Все мои. Я ухожу совсем. Мне надоела эта двойная жизнь. У меня там скоро ребёнок родится.

– Ребенок?

Ирина тихо уставилась в одну точку, и почему-то перестала слышать. Уши сделались ватными, глаза влажными, руки потными, дыхание, как будто стометровку бежала, и почему-то не слышала сердца в груди, оно где-то в горле билось, вроде выпрыгнуть хотело. Комната покрылась туманом.

– Ну, ты, мать даёшь! – услышала она наконец. – Короче, продолжил Алексей, – ухожу без ничего. Недельки через две за вещами приду. Сама же этого хотела.

– Это надо было раньше делать, чего уж теперь, дети взрослые, что им-то скажем?..

– Вот и хорошо, что взрослые, может быть, поймут…

И он ушёл. Пришёл через две недели, как обещал. Прежде позвонил домой, узнал, что Ирина на работе. Два чемодана, которые она собрала ему, стояли в комнате у Валентины Ивановны.

Вернувшись вечером с работы, Ирина заглянула в комнату к Валентине Ивановне и поняла, что Алексей был, и сейчас он действительно ушёл совсем. Она села в кресло и уставилась в одну точку. Ведь ждала же этого, готовилась в мыслях принять это спокойно. И вроде нет боли, но и мыслей тоже нет. И глаза сухие. Только вот комната потеряла очертания. И в кресле сейчас сидела просто оболочка, кукла, которую хоть раскалённым железом кали, ничего не услышит. Нет, она не умерла, просто куда-то улетела на время. Туда, где нет боли, где нет страданий.

– Мам, мам, ты что? – откуда-то издалека донесся голос Сашки. – От Витьки телеграмма пришла. Он в отпуск приезжает.

– Что? – встрепенулась Ирина. – В отпуск? Кто? Витька? Ой, что же я сижу? Мама, – обратилась к свекрови, – Витька приезжает! Ой, что ж я сижу? Что-то плохо соображаю. Мама, Саша, наведите порядок в квартире, а я в магазин схожу, – говорила она чисто механически, как когда-то заученный урок.

Через час она заставляла холодильник водкой, вином, колбасой, раскладывала по пакетам мясо, забивая им морозильник.

Витька приехал на десять дней, и каждый день буквально не просыхал от выпивки. То друзья приносили, то родственники, то сам уходил в гости и оттуда возвращался чуть тёпленький. А на девятый день отпуска пришёл в час ночи и стал собирать вещи.

– Куда ты на ночь глядя?

– Так надо. Дай мне лучше двадцатку. Я за сутки на поезде уеду в другой город, а оттуда после самолетом полечу.

– Зачем поездом в другой город?

– Так надо, мать. Я сказал, и нечего приставать с глупыми вопросами. Лучше денег дай.

– Да нет у меня, я всё потратила. Я только завтра получаю.

– Займи! Ну, что же мне делать?

Ирина поджала губы и постучала в комнату к Валентине Ивановне.

– Мама, можно к вам? Займите денег рублей двадцать пять, если у вас есть… Я завтра получу, и отдам.

Валентина Ивановна поднялась с постели, посмотрела на часы и раздражённо сказала:

– По ночам не занимают. Ладно, выйди, я сейчас вынесу.

Ирина знала, где свекровь прячет деньги, но сделала вид, что это ей неизвестно. Через две минуты Валентина Ивановна вынесла деньги и подала Ирине.

– Не мне. Вон внуку своему дай.

– На, Витя, это тебе пусть подарок от меня будет. А почему ты одетый? Уезжаешь? Прямо сейчас? Да что ты, миленький, на ночь глядя? До утра нельзя подождать?

– Нельзя, бабуля, нельзя.

– Давай я вызову такси и поеду провожать, – сказала Ирина.

– Нет, мать. Такси вызови, а провожать не надо.

Проводили Витьку только до такси. А утром приехала милиция, искали Витьку, избил парня, тот в тяжёлом состоянии в больнице. Бил кастетом и пряжкой от солдатского ремня. Через два месяца Витьку привезли из армии на суд. Приехал с ним лейтенант. Ирина пошла на работу к Алексею сказать про суд, но он ответил:

– Допрыгалась, воспитатель! Мне некогда! У меня сын маленький.

Не пришёл на суд. Ирина была с Валентиной Ивановной и Сашкой. Два года дали условно и разрешили дослужить срочную службу, поскольку осталось пять месяцев.

– Вот видишь, – говорила Ирина Сашке, – достукался братишка. Хорошо это?

Сашка худой и вытянутый. Ему пятнадцать скоро, а он уже метр восемьдесят шесть. Посмотрел сверху вниз на мать, да говорит:

– Чего уж хорошего? Конечно, ужасно…

И больше на эту тему не говорили. Отрицательный пример, думала Ирина, должен принести положительный результат. Может быть, насмотревшись плохого, Сашка будет делать обратное. Хотя.., кто его разберёт? Одни говорят, учить надо на плохих примерах, другие – на хороших. Опять противоречия… А третьи говорят, что яблоко от яблони далеко не падает…

Жизнь пошла сравнительно спокойно. Витька присылал письма, Сашка учился, Валентина Ивановна варила, стирала, убирала в квартире, Ирина работала. Пустоту, которая образовалась после ухода Алексея из дома, каждый заполнял по-своему. Сашка уходил по вечерам к друзьям. Валентина Ивановна подолгу сидела на скамейке у подъезда, Ирина прибежище от скуки и тоски находила у Полинки. И даже оправданье себе находила, там вроде как можно с людьми пообщаться.

– Представляешь, – один раз говорит Полинка, – у Верки в Главке есть одна серенькая мышка. Ей уже за сорок. Вот жила она, жила без мужа с дочкой в однокомнатной квартире, никуда не ходила, ни с кем не встречалась. Дочь вышла замуж, она оставила им квартиру, а сама скиталась то у родственников, то у знакомых. И так лет восемь. А тут вот в это лето решили ей квартиру дать из освободившихся. Она рада, счастливая, поселяется в этой квартире. А Гулька, там же работает, зовёт её на вечер «Кому за тридцать». Эта мышка никуда сроду не ходила. А тут согласилась. Гулька – красавица, но не она, а этот заморыш с мужичком познакомилась. Неделю повстречались и расписались в загсе.

Мужик всю жизнь на Севере работал, денег на книжке, ещё десять квартир купить можно. Так это ещё не всё. Дней десять назад из МИДа пришла телеграмма: «Срочно вылетайте в Москву для решения вопроса о наследстве». Дядя в Америке умер, оставил семь миллионов зеленых. И она сейчас со своим мужем и тремя адвокатами уже в Америке. Во!

– Везёт же людям! Мучилась, страдала, теперь хоть знает за что. Счастье оптом, а тут оптом только горе, а счастье в розницу и малыми дозами.

– Ир, ну ты представь, семь миллионов! Да даже хотя бы миллион! Это же десять раз по сто тысяч! Вот что б ты делала с миллионом?

– Да как в анекдоте, долги бы раздала.

– Нет, серьёзно?

– Квартиру бы купила для себя отдельную.

– А почему только для себя?

– Ну, ещё бы одну для тебя.

– А почему только для меня? Давай уж для всех.

– Хорошо куплю для всех.

– Ох, мы бы повеселились. И почему у тебя нет дяди в Америке?

Плохо женщине одной. Хлопоты, заботы, всё это хорошо днём. Но выключит она ночью свет, ляжет в холодную постель и начинаются страдания. Будто и правда, состоим мы из двух половинок, и когда не хватает одной, природа рвёт на части тело. Грудь жаром пышет, не хочет женщина, умом не хочет таких мучений, а ничего поделать не может. Где же вы, мужчины? Голос внутри кричит, зовёт…

Я люблю тебя… Я люблю тебя, – несётся со всех сторон. Весна просыпается и шепчет только то появившаяся листва, и шепчут деревья, и шепчет каждый кустик, и шепчет во сне одинокая женщина.

Я люблю тебя.., я люблю тебя, – тянет руки вперёд, – родной, дорогой, красивый, сильный, любимый, где ты?

И как будто отвечает голос издалека, голос из ниоткуда:

– Я красивый, я любимый, я сильный.., но я и дорогой. Есть у тебя, где принять меня? Есть у тебя, чем попотчевать меня? И деньги на такси, и деньги на карманные расходы. И ни-ни, ни слова упрёков! Ворчанья, скрипу хватает дома. Я иду к тебе отдыхать. Здесь – ты вынесешь ведро с мусором, обед сваришь, кран починишь. Полы помоешь. А мне ни слова! И я принимаю твою нерастраченную любовь, я принимаю твои нерастраченные чувства, я съем всё, что ты мне приготовишь, и даже не скажу, что забыла посолить. Я выпью за твоё здоровье и, если даже мало будет, промолчу об этом.

Иди сюда, моя кошечка, иди ко мне, пусть твоя любовь сделает упругими все мои члены… Ну же, ну, я твой сегодня, твой!

Невольно вырывается у женщины что-то кошачье, «мяу», а может, вздох, ох!.. И вправду, женщина, как кошка. Кто её приласкает, к тому она и льнёт.

И вот он сытый, довольный, глаза открыты, но впали в состояние отрешенности. Он пытается зевать, широко открывая свой рот, но каждое его движение говорит, что ему всё безразлично.

– Дорогая, золотая, ты будешь ждать меня? Я обязательно к тебе приду, кошечка моя.

Кошечка знает, что он придёт к ней, обязательно придёт. Не надо искать его, не надо звать, не надо удерживать, он вернётся, не завтра, так послезавтра, а может быть, через месяц или два, через полгода или год, но он придёт, он обязательно вернётся. Жди, дорогая, жди! Ведь ты понятливая женщина, ты всё знаешь, что он порядочный семьянин и компромиссы ему не нужны…

И несётся ему вслед непонятная радость и грусть. Солнце ласково землю греет, птицы поют, а биоволны пересекаются тысячами и миллионами возгласов нерастраченной любви и нежности:

– Я люблю тебя, я люблю тебя! Я люблю-ю! Люблю-ю-ю! Лю-лю-лю!..

Полинка говорит, мужик нынче слабый пошёл. Рабочий класс ещё ничего, а с интеллигентами после тридцати пяти делать нечего…

– А вот скажи ты мне, – спрашивает Полина, – бывает у тебя такое, когда сгораешь, когда легла бы с первым встречным прямо посреди улицы, когда и СПИД нипочём. Люблю, не люблю тогда роли не играет, одно только хочу, и больше ничего. Вот у меня бывает такой день один раз в месяц. Это, видно, такой момент, когда самая большая вероятность забеременеть. Вот ведь как природа нас сотворила. Это всего лишь животный инстинкт продолжения рода. А какой сильный! Только в отличие от животных у нас какой-никакой, а есть разум. Вот этим разумом мы природу уничтожаем. Не только ту, что вокруг, но и ту, что внутри нас.

Смотри парадоксы какие. Разум – изобретение природы, а создан для того, чтобы уничтожить природу. Непостижимо. Может, от того у нас и противоречий много, потому что одно постоянно отрицает другое и пришедшее в мир новое поколение отрицает старое, хорошо ли, плохо ли, но им кажется, что они правы. У родителей вроде и опыт есть, но они так же не понимают детей.

– Слушай, откуда ты всё знаешь?

– Я, Иранька, не знаю, я всё это чувствую.

– Но ведь я тоже чувствую, а сказать так не могу. Дура я, наверное…

– Ты знаешь, абсолютных дураков я не встречала. А если те, что и вправду дураки, они иногда такое могут сказать, путанно, правда, но они на земле и не живут, а просто отдыхают. Говорили же раньше, что юродивые – божьи человеки. Ну, а остальные… Вот разговори любого старика какого или старушку, у которых ни образования, ни, казалось бы, воспитания. И писать-то не могут, а в них такая мудрость заложена.

А другой два красных диплома имеет, а недотёпа… Может быть, он тоже мудрый, но только не в житейских вопросах, да и мудрость из него надо клещами выдирать. А сильно умные довольно односторонние, они ничего не видят вокруг, кроме того предмета, которым занимаются. Самый разносторонний – это, конечно, троечник. Всё это, знаешь, тоже странно. В человеке заложен какой-то потенциал энергии. И вся эта энергия распределяется в троечнике на все дела понемногу. На мысли уходит больше энергии, чем на физическую работу.

Простенький пример. Огромное поле, на котором долгие годы ты садила сад-огород. Пока в саду не родились яблоки, ты успевала делать всё. А после, когда везде урожай, ты успеваешь все делать поверхностно. Допустим, картофель собрала только крупный, яблоки, которые внизу, пшеницу, сколько смогла. Потом же все переработать надо, а ты успеваешь, опять же, не всё. Остальное же остаётся гнить на весу, на корню. А другой занимается только яблоками, ну, или малиной. Он их собирает все до одного. Что пустил на варенье, что на сушку, что продал, в общем, сделал всё, что из этого можно сотворить. Понимаешь?

– Конечно. Химию, например, знает человек, а в литературе не бельмейсы. Ну, или наоборот.

– Да, Иринка, это у нас голова такая, как поле. Ученые говорят, что наш мозг используется только на четыре процента. А я в этом очень сомневаюсь. Я так думаю, что в каждом человеке существует какой-то предел, который, если преодолеть, то можно просто сломаться. И от физической работы, и от умственной. Помнишь, Верка рассказывала, у них одна закончила филфак с красным дипломом. Филфак!

Историческая грамматика, старославянский, латинский! И ещё плюс английский, немецкий или французский… Кроме того, что там ещё нужно прочитать художественной литературы с древнейших времён до наших дней… И не только отечественную, но ещё и зарубежную. Училась заочно, а у заочников вся нагрузка получается на сессию. А эта девушка красный диплом получила. Получила, пришла домой, влезла на шкаф и съела его. Я так думаю, она свой предел перескочила.

Ей суждено было быть троечницей. Детей ругают за двойки, тройки. А что их ругать? Если это их предел, зачем от них требовать стать сумасшедшими? Но родителям, конечно, это постичь трудно, они хотят видеть в своих детях гениев. Но они могут быть и гениями, но только в чем-то другом, в шитье, вязанье, кулинарии…

– А как же Лобачевский, который по математике в школе двойки получал?

– Возможно, исключение из правил, а возможно просто попали на свою дорогу. Основная же масса инертна и плывёт по течению. Зачастую не мы выбираем дело, а дело выбирает нас. Кто кого куда затолкает. И получается у нас, что дело красит человека. Стал начальником, и всё, ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак.

Так могли они говорить часами. Ирине нравилось общаться с Полиной, когда та её не воспитывала. Но и тогда, когда воспитывала, всё равно шла к ней. С годами друзей приобрести становится труднее, тем более таких, кто принимает тебя и в горе и в радости. Умная Полина, но иногда такая злая. В радости завидует, в горе вроде как радуется. И тогда с ней общаться было просто страшно. Были, конечно, подруги и на работе, но эта дружба была как бы вынужденная.

Однажды соседка зашла к Ирине и говорит:

– Я тебе жениха нашла. Кандидат наук.

– Да ты что? О чём я буду говорить с кандидатом?

– Ничего, найдёте язык. Только у него квартиры нет, придётся к себе взять.

– Если человек хороший, отчего же не взять.

– Зовут его Николай Алексеевич, я ему твой телефон дала, он позвонит.

Первый раз встретились они на перекрёстке в центре города, пошли в кино на две серии. Потом шли пешком через весь город и расстались у дома Ирины. Всё это время Николай Алексеевич называл Ирину на «вы» и по имени-отчеству, даже намёка на грубость или пошлость, или попытку обнять, поцеловать. Второй раз он пришёл домой. Критически осмотрел кухню и Иринин закуток, после чего вместе вышли на улицу.

– Слушай, – перешёл он вдруг на «ты», – как ты живёшь? У тебя толком даже комнаты нет. Живёшь в проходной. Ты и в гости к себе не можешь пригласить. И всё нервничаешь, нервничаешь. А если я тебя позову куда?

– Я пойду. Конечно, пойду.

– В ресторан с тобой сходим. В ресторане-то, небось, сто лет не была?

Двести, подумала Ирина, и рассказала историю про американскую наследницу.

– А вот у меня друг в ФРГ уехал, три месяца всего там, а уже виллу купил, машину взял.

– И ты туда собираешься?

– Да я бы хоть сейчас.

– А я не поеду.

– Почему?

– А я их языка не знаю.

– А английский?

– Так я его не изучала, я его проходила. Ду ю спик инглишь? Ес, ай ду. Вот из ё нейм? Май нейм из Ира. Вот, этого достаточно?

– На первых порах.

– Да нет, всё равно не поеду. У нас в Союзе ещё знаешь сколько мест есть? И такие, какие загранице не снились. Что мне твой ФРГ? Подруга у меня есть одна, весь Союз объездила. И муж не военный. Просто оба путешественники. У нас в стране все говорят на одном языке, нет языкового барьера, а не всегда можно сразу попасть, куда надо. Переезжают с одного места в другое и по сорок лет живут там, и всё равно им кажется всё чужое. Да даже с одного места работы перейди на другое, то же самое может быть. А менять город, где нет друзей, родственников, это же страшно. Пускай друзья бывают не всегда добрыми и родные не принимают, какими мы есть, но это же корни, то, на чём держимся.

– Да ерунда всё это. Есть ведь растения без корней. И тоже живут. Там чуть возьмут минеральных солей, водички, солнышка и ещё чего урвут.

– Перекати-поле, что ли?

– Слушай, всё равно ведь ты не то говоришь. У тебя сына чуть ни посадили, а ты могла бы его спрятать.

– Но не за границу же. И потом он же солдат. А если таковым не был, то спрятаться можно и в Союзе, если, конечно, никого не убил или миллион не украл. Тем более, сейчас, когда без прописки и вообще без паспорта можно в каком-нибудь кооперативе работать. Вон у нас одноклассник один ринулся в бега, три года его найти не могли, потому что никто не искал, пока сам не сдался. А сколько знаю знакомых, которых ограбили, заявили в милицию, но ни вещей, ни грабителей, никого ни разу не нашли. Со временем дела прикрывают, и всё.

– Здесь, Ирина, много противоречий. Милиция наша родная работает с техникой первобытнообщинного строя, следствие, естественно, на том же уровне.

– А может, просто ленивые или дураки? – и, подумав, добавила. – Ты знаешь, невеста я неподходящая. У меня есть подруги с квартирами, дачами, машинами, высшим образованием, хочешь, познакомлю?

– А что ж они не замужем?

– Да так уж…

– Ну, ладно, давай расходиться. Ты мой телефон знаешь, позвонишь.

– А ты мой. Звони. Только завтра я иду на поминки. У подруги отец умер, завтра сорок дней, помочь надо.

– У вас что, так положено?

– У кого, у вас?

– У русских?

– А у вас не так?

– У евреев сорок дней не отмечают. А когда дома будешь?

– Часам к пяти.

– Я позвоню.

И разошлись…

Назавтра он позвонил часов в шесть и сказал, что сейчас приедет.., и не приехал. На следующий день позвонил и, не вспоминая о дне вчерашнем, говорит:

– Приезжай на работу. А-а-а, вчера? Да у нас машина сломалась. Сегодня доделаем и кататься поедем, хочешь? Приезжай ко мне на работу.

Как оказалось, Николай работал юрисконсультом. Увидев Ирину, вышел в коридор.

– Ты знаешь, – начал он, – квартиру одну продать надо. По кооперативной цене. Всё законно. Оформляем брак. Примешь в этом деле участие, в долю тебя возьмём.

– Да не надо мне ничего, у меня всё есть, да здравствует КПСС!

– Да что ты? А мне надо. Пока миллион не сделаю, не успокоюсь. Ты иди сейчас домой. Через час я к тебе приеду, поедем на машине кататься.

Ну, и номера, подумала Ирина. Стоило ли за семь вёрст киселя хлебать, чтобы услышать, что надо ехать обратно. Зачем вообще надо было приезжать?

Конечно же, через час никто не приехал. И даже через два. Кандидат наук вообще исчез. Случилось, может, чего? Вроде и чувств к нему никаких, а всё равно волнуется. Хуже нет, ждать, да догонять. Подошла суббота. Ирина устроила большую стирку, а в воскресенье всё перегладила. И всё для того, чтобы быть дома возле телефона.

В понедельник позвонила сама. Странно, живой, здоровый, оказывается, опять машину делали днём и ночью, Наконец, сделали, и сейчас на работе сидит еле живой, спать хочет. Положила Ирина трубку, и вроде как попала в пустоту или вакуум. Не сделал он вроде ей ничего такого, за что обидеться можно. Да кто он ей вообще такой? Ну, не пришёл, и не пришёл, чего теперь, а на душе горько. Вроде оборвали тебя на полуслове, говоришь с человеком, а он повернул в другую сторону и пошёл, будто и не с ним говоришь, а сама с собой… Решила больше не звонить, и выкинуть всякую дурь из головы. Но выдержала только полдня. Позвонила снова, сказал, должен ехать в командировку через два дня.

Монолог, как навязчивая идея, звучал внутри. Ни о чём не могла думать, а только об этом, невесть откуда свалившемся на её голову кандидате наук. Хотела даже написать ему письмо, и сказать всё, что о нём думает, ох, как она сейчас злится, ох, как бы ему досталось на пироги. Стала писать, но получилась такая чушь, что обидно за себя стало. Позвонила ему ровно в шесть и молила всех святых, чтобы телефон не ответил. Святые вняли мольбам. Весь день шутила, казалось даже, что пришло избавление, но, боже мой, телефон не ответил, и захотелось рыдать.

Дурное какое-то состояние, в котором жить сложно, хочется смеяться и плакать одновременно, мыслей никаких, и в то же время их столько, что путаешься, когда говоришь. Наверное, со многими, если не со всеми, на протяжении жизни случается подобное. Поэт был прав, любви все возрасты покорны. Давно уже Ирина не была в таком состоянии. А переживания похожи на наблюдения себя со стороны, как за актёром на экране, когда любовь односторонняя и безответная.

В жизни постоянное несоответствие. Сто лет спящая красавица ждала своего принца. Сколько же лет ей было, когда он до неё дошёл? Странно, но мысли, чувства заключены вроде где-то за твоей материальной оболочкой. Что ещё не понятно, так это то, что избавившись от чувства, не понимаешь себя в состоянии любви. И даже не веришь, что такое может быть. Позвонила Полине.

– Не понимаю мужчин.

– Да брось ты, Ирка. Всё нормально. Ты просто подумай, ну, какая ты невеста? Ты кто? Зубной врач? Или, может, женщина, которая поёт? Или тебе родители дачу, квартиру оставили, или золота на миллиончик?

– Да разве такие невесты есть сейчас?

– Ой, ну ты, как маленькая! По крайней мере, с домом, дачей и машиной, сколько хочешь. Да и не нужен он тебе, великий комбинатор, пропавший сын лейтенанта Шмидта.

– Да… А как же тогда рай в шалаше?

– А это, пожалуйста. Но ты же не шалашовка…

– Да ладно, ну его. А почему Генки нет давно?

– А ты что, соскучилась? Ах да, клин клином вышибают. Ох, уж эти женщины! Надо любить тех, кто нас любит, ну, или встречаться с кем-то для поддержания здоровья организма. И не обязательно для этого страдать. Я ко всему этому отношусь проще. Когда-то и я была замужем. И тогда муж у меня мог спросить, а не шалила ли я, когда он в командировке был? И он был прав. Но вот я оказалась не замужем. И что? Поначалу одиноко было первое время. Но ведь и горизонты открылись.

Помнишь, я встретила Колю? Познакомились с ним на свадьбе, и мне показалось, что я влюбилась в него. Встретились два раза, и он исчез. Опять вроде стало одиноко. Но! Потом я встретила Борю, с которым встретились три раза, и он тоже исчез. Я так страдала, так страдала! Целый месяц! Потом случайно встретила Женю. У нас с ним любовь была в шестом классе лет двадцать назад. Воспоминания захватили нас обоих, и целый месяц нам было хорошо. Он за это время с женой развёлся, после сошёлся, и тоже пропал. Плохо мне было недели две. Но потом встретила Васю. Помнишь, какой красавец? И болтун, спасу нет! Я увлеклась им. Один вечер всего, и он тоже сгинул. Ну, вот что тут поделаешь? У всего есть начало, есть и конец. Не умирать же от скуки?

На остановке познакомилась с Витей. Он красивее Коли, умнее Жени, галантнее Васи. История повторилась. Я не стала его искать, ждать, потеряв веру, надежду и любви ни к кому вроде не осталось. Да ну их, думаю всех. А тут Коля объявился и спрашивает, как живу, с кем? Да говорю, лучше, чем многие, а кроме него у меня никого и не было. А что? Какая ему разница, если он через два дня опять исчез. Но странно, через две недели появился Женя. И такие же вопросы задал. История повторилась. А через неделю появился Вася. Как оказалось, я у них всех после жены, единственная.

Я им решила не изменять. Ты ж видишь, я никуда не хожу, ни с кем не знакомлюсь, потому что знаю, кто-то из них, рано или поздно, придёт. Вот так. Так что, и ты не переживай, у тебя ещё всё впереди, ведь горизонт только открылся. Развод, кто понимает, это такое благо, это освобождение. Если не киснуть, можно даже чего-то добиться в этой жизни, помех никаких. Да и вообще, приходи ко мне.

Ирина внимательно выслушала монолог Полины и сказала в ответ:

– Приду…

Когда она была уже у Полины, позвонил Генка, сказал, что скоро будет.

– Ну, вот, – сказала Полина, – отпразднуем поминки по несостоявшейся любви и день рождения нового романа.

Без звонка явился Ниспек с двумя мужичками. Принесли закуску, выпивку. В десять вечера пришла Вера с бутылкой сухого. Она жила без мужа с родителями и детьми, появлялась у Полины не часто. Семь лет проучилась заочно на филфаке, а теперь вот пошла работать завхозом в столовую. Спокойной жизни хотела, а днём и ночью только и думает, как бы у неё недостачи не было.

– Представляете, – рассказывала она компании, – у нас завпроизводством есть. Оклад 110 рублей, 69 высчитывают за кредит, 128 платит наличными за страховки на себя, детей, внучку. И кроме этого одевает, кормит, поит мужа-алкаша, нигде не работающую внучку, зятя-афганца.

– Ну, и молодец баба! – сказала в ответ Полина. – Это же хорошо! Не то, что ты! Дрожишь каждый день, как бы у тебя недостачи не было.

– Но ведь она на студентах экономит. Да у нас везде так! Кругом воровство, взятки, и никому дела нет. Сын у подруги поступал в институт, экзамены все сдал. Но чтобы подстраховаться, свели их с одним преподавателем. Пацан сам поступил, а с неё теперь деньги требуют, грозят отчислением. И орут-орут: перестройка, перестройка! Что она меняет?

– Глупая ты. Живи спокойно. Нервные клетки не восстанавливаются, – вмешался в разговор Ниспек.

– Очень плохо, – вздохнула Вера. – Конечно, зря я это говорю, у вас же совершенно другие ценности.

– Брось ты, Вера, ценности сейчас, да и раньше, одинаковы: вкусно поесть, да выпить. И мы знаем, чего хотим. А вот чего хотят такие, как ты? Вот ты лично, что хочешь?

– Я? Хочу детей вырастить. Хочу, чтоб из них что-нибудь получилось хорошее. Считаю, что жизнь матери – в детях. Мне не надо счастья для себя, мне ничего не надо, было бы у них всё хорошо.

– Знаешь, Вера, понятие хорошо очень туманное. Можно повернуть по-всякому. Что ты имеешь в виду? – спросила Полина.

– Чтоб их никто не убил, чтобы они никого не убили, чтобы алкоголиками не стали, наркоманами, чтобы в тюрьму не попали, чтоб семьи были крепкие, чтоб здоровые были, чтоб войны не было.

– Ну, слушай, – подхватил разговор один из мужчин, – ты прямо всё про нас рассказала. А, мужики? Мы ж не алкаши? И никого не убили, и в тюрьме не сидели, СПИДом не болели. И семьи у нас, ух, какие крепкие! Так что мы живём правильно, мы живём, как надо!

– Конечно, – подтвердил Гена. – И войны мы не хотим. За это и выпьем!

И заговорили все разом. Правильную Веру никто не слушал, и она незаметно для всех, по-английски, не прощаясь, ушла.

Оставшиеся включили музыку, начались пляски. Ирина засобиралась тоже домой, Гена пошёл её провожать. Идти в этот раз некуда. Полинина подруга вернулась, ключи забрала. Сидели на скамейках то у одного дома, то у другого, и целовались.

– Ой, мы с тобой, как молодые! – шептала Ирина.

От ласк и поцелуев становилось жарко и внутри все распирало от неуёмной страсти. Геннадий готов был уложить Ирину прямо здесь на скамейке. Ей этого тоже хотелось, однако шептала:

– Ты с ума сошёл!

– Думаешь, что кто-то скажет?

– Нет, я боюсь.

– Чего?

– Советы давать будут.

– А-а-а…

– А потом, мы что, животные? Пойдём ко мне. Бабка в своей комнате. Сашка один, Витька же в армии, а муж женился.

– Счастливый муж. А что? Я согласен.

И остался Гена у Ирины. Утром вышел Сашка, комната Ирины проходная. Увидел рядом с матерью чужого, хотел возмутиться, но, смутившись, заскочил в туалет, а из него на кухню. Сидит в трусах, а обратно идти стыдно. За мать, за то, что проснулся рано. Сашка не мог понять, какие чувства его терзали. Он часто видел отца пьяным, с другими женщинами, но привык к мысли, что мужчинам можно всё! Сейчас же его мать была с чужим мужчиной, и он этого другого готов был убить. Он пошарил в Витькиной заначке и нашёл сигарету. Сел на стул, закурил. Мать вышла на кухню.

– Какой кошмар! Ты куришь?

– Тебе какое дело? Я ж тебе вопросы не задаю.

– Сопляк ещё!

– А ты кто? Что это за мужик? Это что, мой новый папа? Или завтра придёт другой папа?

– Не твое дело!

– А-а-а, пошли вы все.

Сашка бросил сигарету, выбежал из кухни в свою комнату и закрылся на крючок. Ирина за ним.

– Сыночек, открой.

Проснулся Геннадий, огляделся и стал одеваться.

– Я пойду, – сказал он.

– Нет, не уходи. Не обращай внимания. Почему я не могу жить, как хочу, почему? Почему я не могу хоть немного пожить для себя? Ты посмотри, какие они эгоисты! Когда их отец творил всё, что хотел, это ничего, это можно, а мне нельзя!

И говорила, и причитала, и плакала, Сашка не выдержал. Открыл дверь и вышел уже одетый.

– Да живи ты, как хочешь!

– Ты куда собрался?

– На улицу.

– Уроки сначала сделай.

– Успею!

– Позавтракать надо.

– Перебьюсь, не помру. Ты вон моего отчима накорми.

– Саша!

Но он вышел, стесняясь на них смотреть.

– Вот видишь, – обратилась Ирина к Геннадию, – никакого уважения к матери. Что я ему сделала? Ушёл, даже не позавтракал.

Геннадий сидел молча. Что ему говорить? С женой он развёлся давно, пять лет уже, придёт к ней иной раз, его собственный сын на него зверем смотрит. А если ночевать останется, то утром такой скандал, что впору хоть всем из дома беги. Сыну было два года, когда он ушёл от них. Три года мотался по свету, а потом вернулся в этот город, пришёл к жене, а его там уже давно не ждали.

– Папочка! Где ж ты шатался? За три года ни одной весточки. Не говоря уже об алиментах. А сейчас с чем пришёл? Хоть бы какую игрушку или конфетку принёс ребенку.

Сын подошёл к двери, спросил, кто там? Жена ответила, что дядя адресом ошибся. Вот и сейчас такое чувство стыда, вроде не принёс он ребенку игрушку или конфетку. И ещё обида. За себя, за Ирину. Дожили почти до седых волос, а своего угла нет. Да и, наверное, неправильно всё это. А как же правильно? А если он женится на Ирине? Может, поймёт Сашка, большой ведь уже. А ведь идти-то Геннадию некуда. У матери однокомнатная квартира, она всё время ворчит, то пришёл поздно, то почему пьяный, то куда пошёл? Иной раз и проклятия вслед пульнёт: «Чтоб ты ей уже захлебнулся, один раз бы отплакала, да и конец на то! Умереть спокойно не дашь!» Вот такие мысли пронеслись в голове, пока Ирина о чём-то рассуждала, спрашивала и сама себе отвечала. Вышла Валентина Ивановна, она ей начала доказывать, что та сына плохо воспитала, что издевался он над всеми, а теперь вот бросил.

– Ты, Ирина, воспитанием не кори, посмотрим, как ты своих вырастишь.

Ирина как будто опомнилась. Господи, что ж это она, о чём? Кто в чём виноват? Да уж кому на роду написано… Тут она посмотрела на Геннадия.

– Ты уж прости меня. Что-то я разошлась совсем. Пожалуйста, не обращай внимания. Сегодня суббота? Тебе не надо на работу? Пойдём на кухню, что-нибудь приготовим.

Часа через два пришёл Сашка, позвал мать в свою комнату и сразу начал с вопроса, почему «этот мужик» не ушёл. Когда Ирина сказала, что он никуда не уйдёт, что никому никуда уходить не надо, он замуж ей предложил.

– Замуж? – удивился Сашка. – Ты же старая…

– Какая же я старая? Мне же только тридцать семь будет.

– Ой, какая молоденькая! А, может, мне тоже жениться?

– Да ты что, Саша, тебе ещё рано.

– Откуда ты знаешь? А потом, может быть, и рано, но тоже очень хочется.

–Ты издеваешься надо мной. Скажи, за что?

– А-а-а, пошла отсюда, Пошла, я сказал!

Он взял её за плечи, вытолкал за двери и закрылся на крючок. Она постояла у двери, вздохнула и пошла на кухню. Геннадий резал мясо на манты. Тесто было готово, лук порезали вместе.

– Саша, выходи, манты готовы.

– Неси сюда.

– Хорошо, – обрадовалась Ирина, – только ты откройся.

Через две минуты она принесла ему огромную пиалу с мантами, бутылку лимонада, огурцы, помидоры, поставила все на письменный стол, поцеловала в лоб, он вырвался.

– Дурашка, ну, я ж люблю вас. Но ты пойми, я ж живая…

– Ладно, иди, - миролюбиво ответил Сашка.

Ирина была рада, что Сашка уже вроде и не злится. Потом он собрался и ушёл в школу. Ирина позвала обедать Валентину Ивановну. Та молча вышла, села за стол и в упор стала разглядывать Геннадия, находя в нём одни лишь изъяны. Вот он заговорил, и заикается. Не сильно заметно, когда говорит медленно, а если чуть быстрее, слух режет. Ирина говорит, а он переспрашивает, видно, плохо слышит. Нет, её Алексей лучше, он симпатичней, и не заикается… Да чего уж теперь?

– А вы к нам насовсем или только погостить?

– Мама, ну что вы? Разве так можно?

Геннадий посмотрел на Ирину, после на Валентину Ивановну.

– Да вот как хозяйка скажет.

И никуда не ушёл. Сашка сначала посмеивался над матерью, ехидничал:

– Как звать-то его прикажешь, папочкой или ещё как?

– Зови его Геннадием Петровичем.

– Хм. Геннадий Петрович. Нашла тоже заику глухого.

Но скоро успокоился и старался никак не называть. И жизнь, казалось бы, налаживалась, а может быть, просто наступила полоса затишья. Геннадий помогал Ирине по дому, пытался наладить отношения с Сашкой. Ирина с работы бежала домой, знала её ждут. При Алексее думала, что просветов уже не будет, и хоть сама не смогла от него уйти, но жила каждый день, как на вулкане, причем на действующем. А сейчас даже улыбаться стала, оттаяла несмеяна. Живут же другие, и замуж выходят, ну, почему ей нельзя, что совсем уже проклятая?

С Валентиной Ивановной жили в мире. Написала Витьке, что вышла замуж, и когда он вернулся из армии, для него новостью это не было. Жить стал Витька в одной комнате с Сашкой, а Татьяна с Геннадием, по-прежнему, в проходной. Поставили поперёк шкаф, повесили шторы, получился как бы небольшой коридор между их комнатой и той, в которой жили сыновья.

Витька сходил к отцу. Была у него тайная мысль остаться с ним. Но тот встретил его без особого энтузиазма, был приветлив, рад, но желания оставить у себя не изъявил.

ГИБЕЛЬ СЫНОВЕЙ

Через два года после армии Витька привёл в дом девушку. Она в их районе была самой красивой девчонкой, а Витьккя слыл самым отважным, смелым и неглупым парнем. Соседские девчонки были влюблены в него и завидовали Светке. Она жила с родителями в трехкомнатной квартире в их же районе. Зная про себя, что она красавица, не считала для себя подходящей парой Виктора. Однако, когда забеременела, они подали заявление в загс, и поставили родственников и друзей перед фактом. Расписать-то их расписали, да вот жить она у Витьки не согласилась. Да и куда там идти, когда она осталась одна у родителей, старший брат женился и уехал в другой город.

Свадьба была шумная. Пришёл и отец со своей женой. После свадьбы Витька перебрался жить к жене. Сашка закончил школу и готовился идти в армию. Осталась Ирина с Геннадием и Валентиной Ивановной. И вроде дождалась более-менее спокойной жизни, однако нет же. Витька стал пить. Света приходила со слезами, жаловалась. Витька в долгу не оставался, он тоже говорил матери, что все его скандалы из-за того, что Светка никак не может понять, что она женщина замужняя, и не шляться по ресторанам с подружками, не уходить неизвестно куда на двое суток. Анна Степановна, мать Светы, женщина забитая, тихая, боялась всех, а больше всех за свою дочь. Она не хотела скандалов, не хотела портить отношения с Ириной. Когда начинался скандал, она уходила ночевать к соседям, а те, конечно, во всём обвиняли Витьку. Скоро должен был родиться ребёнок.

Ирина пыталась понять, что же происходит, почему так всё? Почему Витька дерётся? Можно ведь и по-хорошему разбираться. Почему он получился такой? Неужели его этому учили? Это что? Инстинкты? Может быть, каждодневная жизнь в родительском доме, отношения Алексея к ней, наложило отпечаток на детей? Может быть, ей давно надо было разойтись с ним, отвести от детей беду? А сам-то Алексей почему такой был? Почему?

Тьма веков окутывает человечество и порой тех проблесков знаний, накопленных за тысячелетия существования разума на земле, не хватает иногда, чтобы в этой тьме не сбиться с правильного пути. Мысли, подсказанные разумом, остаются на бумаге, собираются в книги, которые горели и тонули, навсегда исчезали и появлялись вновь в раскопанных и ушедших в небытиё стран и городов. Разум писал на бумаге, природа же – в микроскопическую книгу живых клеток, в генах. Эта запись в наших инстинктах. Веками бытует мнение, что выживает сильнейший. Он убивает слабого, съедает, если необходима пища, обманывает, хитрит. Так значит, мы, пришедшие в современность, потомки этих хитрецов, лжецов, убийц. Кто не был сильным, тот хитрил. Разум борется с инстинктами. Идёт постоянна война в самом себе.

Говорят, яблоко от яблони далеко не падает. Значит, у плохих родителей должны быть плохие дети, у умных – умные, у дураков – дураки, у бедных – бедные, у богатых – богатые. В принципе, в какой-то степени это так. Если исследовать искусство, литературу, политику, то порой удивляешься ограниченному числу фамилий, которые носили известные у нас в стране личности. Время идёт, а фамилии одни и те же. Исследователи докопались, что Лев Толстой, Пушкин, Лермонтов, Минин и Пожарский – родственники. К примеру, Пушкин Лермонтову брат в восьмом колене. А Толстых в литературе вообще было три. А династии актёров, режиссёров…

Можно, конечно, всему этому найти оправдание, ведь родители могут научить лучше всего своих детей тому, что они хорошо знают сами. И не надо изобретать велосипед. И всё же становится грустно. Кто-то рождается, у него до седьмого поколения всё расписано, а другому, чтобы до них дотянуться, добиваться всего самому надо. И если родился в рабочей семье, то ты как Павел Корчагин, претендовать можешь только на горб. Конечно, случаются революции, когда всё переворачивается с ног на голову, однако проходит время и природа всё упорядочивает.

Странно.., может быть, люди были кем-то запрограммированы. Одни, положим, люди, а другие – саморазмножающиеся биологические роботы для обслуживания этих людей. Однако инстинкты размножения оставались у тех и других, и они могли смешиваться, рождая всевозможных мутантов с инстинктами из той и другой среды. Но что инстинкты? Они и в животных, а человек потому и человек, что разумом своим побеждает их. А если не хватает разума? Не знаешь, как правильно сделать, как воспитывать? И живёшь… Не можешь собой владеть, или не умеешь, или просто распускаешь себя. А дальше что? Тупик?..

Родился у Витьки сын. Все думали, будет ребёнок, родители остепенятся. Однако Света почти с первых дней его рождения оставляла Костю бабушке, сама уходила надолго к подружкам. Витька находил её, приводил домой, избивал. Соседи два раза вызывали милицию. Светка писала на Витьку заявление, он писал на неё, орал, обещал убить всех: жену, тёщу и соседей. Милиция реагировала пассивно. Мол, муж да жена – одна сатана, милые ругаются, только тешатся. Днём поскандалят, вечером в постели помирятся. Витька уходил жить к матери иногда на неделю, иногда и на месяц, пока снова где-нибудь ни встретится со Светкой и ни уйдёт к ней.

Прошло пять лет, как Алексей ушёл из дома. Однажды Ирина возвратилась с работы и увидела в комнате Валентины Ивановны два больших чемодана. Витька был дома и доложил, что отец вернулся.

– Как это вернулся?

– Так вот и вернулся. И мужа твоего отправил к бабушке.

– К какой бабушке?

– К чёртовой.

– Ты что такое мелешь?

– А ничего… Вот, что слышала…

Ирина пошла готовить ужин. И действительно, то-то подозрительно, пора бы Геннадию с работы прийти. Где же он есть? Посмотрела в окно, темно, никогда такого с ним не было. В дверь позвонили. Ирина бросилась открывать, ну, Генка, что ж он так долго? Но на пороге стоял Алексей.

– Тебе чего?

– А тебе чего?

– Мне? Странно.

– Вот и я говорю, странно. Я что, к тебе пришёл? У меня тут мать и сыновья, поняла?

– Ну, заходи.

– Ирина, поговорить надо.

– Да уж давно всё обговорено.

– Нет, ты поверь мне. Давай будем жить.

– О чём ты говоришь? У тебя жена, сын, у меня муж.

– Всё! С женой покончено.

– Как это?

– Так. Ушёл я от неё. Я понял, что без тебя мне жизни нет.

– Прекрати, пожалуйста, я не собираюсь с Генкой расходиться.

– Он не придёт сюда.

– Почему? Что ты ему сказал, где он?

– Откуда я знаю.

– Да ты знаешь, кто ты? – слёзы хлынули из глаз. Не могла сдержаться, все обиды вспомнила. Говорила, плакала, кричала. – Он будет здесь жить! Со мной. Понял?

– Да катись ты с ним!

– Никуда я не покачусь! Он будет здесь жить. И я буду здесь жить!

– И я буду здесь жить! Поняла? У меня тут мать!

Вышла Валентина Ивановна.

– Ира, может быть, правда, сойдётесь? У вас же дети.

– Никогда этому не бывать. И не лезьте не в своё дело!

Появился Витька.

– Что ты, мать, кипятишься, отец будет здесь жить. Он нам отец, этот твой Гена-крокодил пусть в Африку плывёт.

Ирина села на стул, обхватила руками голову.

– Боже! Как мне плохо… Не могу… Замолчите вы все, он будет здесь жить, со мной!

Она собралась и пошла искать Геннадия. Обошла вокруг дом, зашла в сквер. Тёмные кусты, деревья не страшили, она стонала, всхлипывала и подходила к скамейкам, на которых сидели парочки, не обращавшие на неё никакого внимания. Каким-то непонятным чутьём она знала, что он где-то рядом.

– Ира! – услышала позади голос.

– Гена!

Она бросилась к нему. Он обнял её, и так они стояли долго.

– Почему ты ушёл?

– А что мне оставалось делать? Откуда я знаю, какие у тебя мысли?

– Что ж нам делать? Пойдём домой.

– Может быть, нам уйти на квартиру?

– Куда?

– Да хоть куда.

– Опять подчиниться этому подонку?! Ничего не выйдет! Мы пойдём домой, Может быть, он поживёт немного и уйдёт. Пойдём.

Они пришли домой, легли в постель, но спать не могли. Говорили, говорили.. Обоим хотелось плакать, и они по очереди уговаривали друг друга. Шёл четвертый час ночи или уже утра. Витька вышел из своей комнаты. Они замолчали, но спать не могли. В семь утра вышел Алексей из комнаты Витьки и сказал громко, чтобы слышали Ирина с Геннадием:

– Вот теперь у нас настоящая семья. Мы ещё тут с Витькой по бабе приведём.

«Змей, – подумала Ирина, – смейся, смейся, всё равно будет по-моему».

У Алексея был отпуск. Ирине идти во вторую смену.

– Гена, не вздумай делать глупости. Возвращайся домой.

– Хорошо.

Вышел из комнаты Витька. У него был отгул.

– Витя, – обратилась к нему Ирина, – ты помоги мне книжный шкаф поставить вот так.

– Отдельную квартирку сооружаешь? Надо бы и дверь вместо окна прорубить. Ох, мать, гнала бы ты его.

– Витя, оставь эту тему, в своей семье навёл бы порядок!

– А это, мать, не твоё дело.

– Эх ты, ты ж молодой, что ж ты жизнь губишь и себе, и Светлане?

– Хочу и гублю. Неизвестно, кто кому её губит. Мне сгубили, я тоже хочу.

– Кто?

– Ты, мать, ты!

– Я?!

– А кто же ещё? Привела в дом чужого дядю и ещё о чём-то говоришь.

– Как тебе не стыдно!? Я тебе мать!

– А вот этого я не знаю.

– Эх, ты!

И стала сама двигать шкаф.

– Ладно, давай помогу.

Поставили шкаф, к нему придвинули кровать. С другой стороны стоял плательный шкаф, небольшой проход к нему закрывала шторка.

– Ну, мать, как в театре. Цирк приехал!

– Ты бы сходил к Светлане.

– Конечно, схожу. Шнурки поглажу, в магазин сгоняю, отцово возвращение отпразднуем, и к Светлане.

– Горе ты моё!

– Неизвестно ещё, кто у нас чьё горе. Ладно, я пошёл.

– Куда?

– За бутылкой, мать, за бутылкой.

– А шнурки погладил?

– Да уж ладно, и так примут.

Ирина стала собираться на работу. Из-за шторки появился Алексей, взял её под локти и притянул к себе.

– Это ещё что такое? Отпусти!

– Ой, уж куда там, отпусти. Один раз родную жену и потискать нельзя.

– Отпусти, я тебе сказала.

– А вот не отпущу. Помнишь, как ты пришла ко мне с узелком?

– Будь проклят тот день!

– Да чего проклинать, что прошло. Надо налаживать то, что осталось.

– Вот и налаживай. Ко мне только не лезь.

– Брось, не отмахивайся, я ж люблю тебя, – он прижал её к себе и стал подталкивать к кровати.

Ирина вырывалась, но он не отпускал. Одной рукой прижимал к груди, другой гладил ноги, своими ногами сжал её колени, и она упала на кровать.

– Если ты мне что-нибудь сделаешь, я посажу тебя.

– Ой, да ладно, сади. Раньше сядем, раньше выйдем. А потом я ж не отказываюсь жениться. Я после женюсь на тебе.

– Подожди. Отпусти меня. Я согласна. Только силой не надо, я сама.

Алексей отпустил её. Она выскочила в коридор, схватила туфли и на лестничную площадку выбежала. Алексей за ней, но она заскочила в квартиру напротив.

– Тётя Зина, вы дома?

– Заходи, – услышала с кухни голос соседки. – За тобой что, гнались?

– Да нет. Разменяйте три рубля по рублю.

– Слушай, вот только два рубля. А тебе зачем?

– Да на работу опаздываю, рубль надо на такси.

– Так я тебе дам рубль.

– Спасибо, тётя Зина.

Ирина вышла от соседки и в подъезде столкнулась с Витькой.

– Привет, мать!

– Привет, привет.

На скамейке у дома сидели старушки, это такая несанкционированная охрана подъезда. Они знали, что творится в каждой квартире, кто куда пошёл, и когда вернётся…

– Весело вам сейчас? – спросила одна из них.

– Очень, – ответила Ирина и, не останавливаясь, пошла дальше.

Мужчины пили каждый день. Стали приобщать к этому и Геннадия. Ирине не хотелось идти домой. Генка ревновал, если её выходной совпадал с выходным Алексея. И, конечно, не зря, поскольку, оставшись наедине, Алексей приставал к Ирине.

– Ну, что ты теряешь? – каждый день спрашивал он. – Девочка, что ли?

– Честь, понял?

– Ну, дорогая, это не предмет необходимости, это роскошь, значит, можно вполне обойтись. И потом, ты же не хочешь, чтоб я сюда бабу привёл. Я ж мужик, будешь так отказываться, придётся и мне кого-то привести сюда.

Ирина стала привыкать к его приставаниям, а он постепенно стал воспринимать её, как мебель. Однажды пришёл домой с женщиной. Пригласил всех на кухню, поставил на стол бутылку и сказал:

– Знакомься Наталья, это моя жена, это муж моей жены, это мой сын, а это моя мать.

– Большая у вас семья!

– А то как же?! Вот ещё тебя пропишем, а жить будешь со мной и с Витькой, согласна?

– В одной комнате?

– На одной кровати.

– Я подумаю.

Началась гульба. Принёс две бутылки Витька. А после Генку послали в магазин. Алексей взял Наталью под руку и увёл в комнату, где жил с Витькой. Через час он появился и шепнул что-то Витьке на ухо. Тот удивлённо посмотрел на отца.

– Ну, что смотришь, иди, тебе говорят. Сил у меня уже нет, а ты молодой. Иди, она ждёт, она согласна.

– Да она же старая.

– Тебе что, жениться на ней?

– Что вы удумали? – вмешалась в разговор Ирина.

– Тебе какое дело? Ты вон сейчас за шторкой со своим Геночкой скроешься, а он что, не мужик?

– У него жена есть.

– Где? Что-то я её здесь не вижу. Иди, я тебе сказал! Почему отца не слушаешь?

Витька посмотрел на всех пьяными глазами, встал.

– Ничего, мать, ничего, всё будет хоккей какао!

Когда он ушёл, Алексей передёрнулся и сказал:

– Ну, наливай, Генка! А баба, уж, я тебе доложу! Голодная и горячая. Генка, ты после Витьки не хочешь пойти?

– Ты что такое городишь?! – возмутилась Ирина. – Кошмар!

– Какой кошмар? Отстаёшь ты от жизни.

– Ты что с ребёнком делаешь?

– Ничего себе ребенок! Этот ребенок ещё нас научит.

– Гена пошли спать.

Они ушли, спрятались за шторкой, как страус прячет голову в песок, только от этого не стало всё по-другому, не изменилось, а продолжалось, как страшный сон. Стонала женщина, рычал Витька. После наступали минуты, когда они, отдышавшись, разговаривали, сначала шёпотом, а после по весь голос.

– Что, Наташка, батя слабак?

– Сам ты слабак, тебе у него ещё учиться надо.

– А вот я его сейчас позову, а вы мне покажете, как надо.

– Подожди, не зови, я тебя хочу.

И опять сплошные стоны и рычание. Вошёл к ним Алексей. Витька от злости и досады готов был убить Наташку, но отец как ни в чём ни бывало, сказал громко:

– Продолжайте, продолжайте, я вам не помешаю.

– Бать, ты, может, покажешь, как? – успокоившись, ответил Витька. – А то вот Наташка говорит, что мне у тебя учиться надо.

– Что, Наташка, покажем класс?

– Паразиты! – крикнула им Ирина, но Генка рукой закрыл ей рот.

– Тихо. Ты что?

– Я сейчас милицию вызову!

– С ума сошла. Она ж сама пришла и не возражает. Может, ей нравится!:

– Сволочи! – Ирина уткнулась в подушку и заплакала. – Господи! Что ж это будет? Кончится ли когда-нибудь?

Нет, конечно, это не кончалось. Просто, говорят, можно привыкнуть ко всему. А Витьке такая жизнь очень даже понравилась. Он реже стал ходить к Светлане, а чаще приводить женщин домой. Иногда приводил двоих, закрывался с ними в комнате и выходил часа через два. Иногда вместе с отцом и двумя женщинами закрывались в комнате, иногда вдвоём с одной. Ирина в такие дни и вечера подолгу сидела с Валентиной Ивановной и другими старушками на скамейке у дома, никакого желания не было идти домой.

Так прошёл ещё год, и вернулся из армии Сашка. Отец с Витькой вроде чуть поутихли. Не потому, что стеснялись, а потому что щадили Сашку, ведь он в семье был самым младшим. В одну из суббот Сашка решил с друзьями пойти в горы. Мать собрала поесть, Витька бутылку купил, отец денег дал. Собрались с ночёвкой, но Сашкиной девушке стало вдруг плохо, и они спустились с гор вечером.

Было ещё не очень поздно, когда Сашка пришёл домой. Открыл дверь своими ключами. Всё тихо и спокойно, только из комнаты, где жили Витька и Сашка (отец перешёл к бабушке), доносился неясный шум. Сашка вошёл в комнату, включил свет. Сначала оторопело глядел то на Витькину, то на свою кровать, после выключил свет и выскочил из комнаты. Пришёл на кухню, сел на стул. Вошла Ирина.

– Ты не обращай на них внимания. Пожалуйста! Я с ними замучилась, – она заплакала. – Скажи, ну, что мне делать? Саша, ну, скажи, что мне делать?

Сашка вздрогнул.

– Что? Что? А-а-а… Что тебе делать: А мне что делать?

– Ты к бабушке переселяйся, а отец пусть с Витькой живёт.

– Да, пожалуй. А вообще?

– Я не знаю.

– Почему ты не знаешь? Почему ты никогда не знаешь. Что нужно делать? Не понимаю, что это у нас за жизнь!?

Вышел в трусах Витька с бутылкой красного вина.

– А ты что вернулся?

– Да у нас Майка заболела, температура поднялась.

– Давай, братик, вмажем! Ты, мать, что переживаешь? Иди спи! Иди, иди. Мы тут сами разберёмся…

Ирина закрыла на кухне дверь, и ушла за свою занавеску. А Витька уговаривал брата.

– Чего ты хмуришься? Ну, что не мужики мы, что ли? А ты не желаешь? Я тебе свою уступлю. Ну, ладно, ладно, больше не буду.

Вошёл отец.

– Ребята, так нечестно, сами пьёте, а папе не даете…

– Заходи, батя, и тебе нальём. Вот Сашка на нас обиделся.

– А что обижаться? Это жизнь. Сколько земля существует, столько и крутится вокруг мужского члена. Хочешь, не хочешь, а природа своё требует. И возьмёт обязательно. Да ты не стесняйся. Если хочешь, вон на выбор, можешь идти. Или сразу с обоими, они не откажутся…

Голова кружилась от выпитого, а ещё больше от разговоров таких. Сашке хотелось расколоть стол и стулья, побить всю посуду, уничтожить этот дом и всех, кто в нём живёт, он смотрел на брата и отца, на этих родных по крови людей, и ему захотелось плакать. Зачем он вообще родился, для какой цели? Он сорвал с вешалки тулуп, пошёл в комнату бабушки, бросил его на пол и улёгся, не раздеваясь. За дверью слышалось перешептывание, после щелкнул замок входной двери, и воцарилась тишина.

Утром в доме всё было так, как будто ночью чужих и не было. Женщины, видимо, ушли сразу, как Сашка пошёл спать к бабушке.

Соседи над Ириной подшучивали:

– Счастливая ты женщина. Другие вон в газеты пишут, одного не могут найти, а ты двух заграбастала. Хоть бы поделилась с кем.

– Мне от этого счастья домой идти не хочется.

– Не угодишь, однако, людям…

Было что-то страшное и непонятное. Всё катилась в какую-то бездну, и никто из обитателей квартиры не задумывался, как это всё остановить. Два взрослых сына, за занавеской мать со своим мужем, отец с бабушкой, и женщины, которые приходили и уходили. Ирина уже и не пыталась с кем-то бороться, она просто смирилась. Иногда, правда, размышляла сама с собой, что могло бы измениться, если бы она с Генкой ушла жить на квартиру. И изменится ли что-то, если ушёл бы Алексей? Кто виноват? Кто? Кого наказывают? За что? А жить всё равно надо…

Косте, сыну Виктора было уже полтора года, а Виктор не мог успокоиться, а, может быть, только разохотился. Пойдёт к Светлане, поживёт неделю, погоняет всех, а то и женщину какую приведёт, а жену с ребенком, да с тёщей выгонит. Больше недели в квартире жены не выдерживал. С пьяным с ним никто не связывался, зато уж трезвому жена и тёща мозги прочищали хорошо, на что Витька хлопал дверью и уходил к матери и отцу. Здесь спокойно. Никто ничего не требует и ни за что не отчитывает.

Приближался праздник Октябрьской революции. Тогда его ещё праздновали. Хоть и кончилось время застоя, продолжалась перестройка, но пока ещё не наступили другие времена, партия правила страной и праздник отмечали с большим размахом.

К Ирине в этот день пришли подруги, к Алексею мужики с работы. Все забились по своим норам, кто за шторкой, кто за закрытой дверью. Сашка ушёл к своей девушке Майе, Витька посидел с матерью, выпил за здоровье её подруг, зашёл к отцу и у него выпил. Везде свои разговоры, скучища…

– Витя, ты бы прогулялся, а то зеваешь, – предложил отец.

– Да, пойду, пройдусь.

Он вышел на улицу. Шесть вечера, а уже темно. Мокрый, крупный, липкий, противный снег покрывал голый тротуар. Прохожих почти не было.

– Безобразие, – как будто сам себе, сказал Витька. – Поговорить даже не с кем.

И тут он заметил девушку. Она шла без зонта в легком плаще и, казалось, промокла насквозь.

– Девушка, дорогая, что ж вы себя не жалеете? Сколько сейчас времени?

Девушка посмотрела на часы.

– Пол-восьмого, ответила и дальше пошла.

– Девушка, куда вы идёте?

– А вам-то что?

– Да просто так.

– Гуляю.

– А можно мне рядом?

– Идите, кто вам мешает?

– А вам что, такая погода нравится.

– Да, нравится. Я родилась в ноябре и люблю ноябрь больше всех месяцев в году. Мне очень весело становится, когда вот такая погода.

– Интересно. Противно же…

– Ну, что вы! Я не понимаю людей, когда они так говорят. Вы сами себе не верите. Мне стихи читать хочется, и идти куда-нибудь далеко-далеко.

– А хотите, я вам анекдот расскажу?

– Нет. Давайте, я вам лучше стихи почитаю. Ты уйди, не стой на холоде, по домам пора, по домам. Как накурено в этом городе. Навалился, наполз туман. Удивляются люди, откуда он навалился этакой массою? Всё густой пеленой окутано, хоть руби, хоть на хлеб намазывай…

Она читала стихи разных авторов, пела какую-то чудную песню, а Витька рядом с ней чувствовал себя идиотом. Он вот тоже знает одно стихотворение, да в нём одни картинки, так хочется почитать, а боится рот открыть. Так ходили они и мокли. Витька притянул её к себе.

– Да не вырывайся. Я совсем замёрз. Пойдём ко мне. Да нет, не домой. Там у нас гостей полно. У меня есть каморка папы Карло. Есть к ней ключик, не золотой, правда. Мы эту каморку с друзьями сделали. Подъезд проходной, так мы тот другой ход закрыли. Пойдём, пойдём, – он буквально силой затащил девушку в подъезд. – Да не кричи ты! Соседи услышат.

Он быстро открыл кладовку и толкнул девушку туда. Закрылся. В кладовке стоял старый диван, который соседи хотели выбросить, купив новую мебель. Девушка дрожала, но больше не от холода, а от страха.

– Не дрожи. Терпеть не могу, когда кто-то боится или плачет. Во мне тогда зверь просыпается.

Девушка захлюпала носом.

– Этого мне ещё не хватало. Замолчи, я тебе сказал! – он взял её за руку и бросил на диван.

Девушка сжалась в комок и ещё сильнее задрожала и заплакала. Витька ударил ее, потом ещё раз. И больше уже не помнил, что делал. Он срывал с неё одежду, подминал под себя, кулаками бил по лицу, по рукам, по спине. Девушка была худенькая, ростом маленькая. Витька же, как медведь. Она кричала, а он злился ещё больше. Но вот она замолчала, она ничего не понимала, перед глазами поплыл туман, ей казалось, что она спит. А Витька рычал, как зверь и тормошил девушку.

– Ты что, как неживая?

В кладовку рвались люди. Мать кричала: «Открой!», соседи подбирали ключи. Открыли дверь, фонариками осветили Витьку и девушку, она была в обмороке. Включили свет, и Витька увидел трех милиционеров, соседи пошли вызывать скорую. Мать плакала, милиционеры пытались надеть на Витьку наручники. Он сопротивлялся.

– Никуда я не пойду, она сама пришла.

– Не пойду я никуда.

Милиционеры навалились на него, скрутили и буквально поволокли к машине. Появился Сашка. Он смотрел, как заталкивали брата в милицейскую машину и слёзы катились по щекам. Почему это произошло? Неужели ему мало женщин, которые сами хотят этого? Почему такой тупик? Кто в этом виноват? Долго после этого мать и отец будут друг на друга вину перекладывать, говоря о загубленной жизни и своей, и детей.

Больше месяца лежала в больнице девушка. Ирина ходила к её родителям, но те не впустили даже в квартиру, и говорить не захотели. Алексей пытался «навести мосты» с отцом девушки, но и с ним поступили так же. Алексей сказал, что нашёл адвоката, деньги надо – две тысячи рублей. Тогда на эти деньги можно было купить дом или кооперативную квартиру. Ирина расторгла страховки, заняла у подруг и отдала деньги Алексею. Что стало с деньгами, куда они ушли, никто не знает. Алексей сказал, что отдал адвокату, но этого адвоката не было ни при допросах, ни на суде.

Ну, что ж, все подчинились судьбе. Чему быть, того не миновать. Любим мы повторять подобные фразы, когда что-то у нас не получается или вообще идёт вверх тормашками. Как же, от судьбы не убежишь. А если б глянули на свою прошедшую жизнь, то нашли бы в ней всё. Ведь уж, что посеешь… Мало того, что своими промахами свою судьбу ломаем, так ведь ещё и рядом живущим корёжим её. Но если бы знать, как правильно жить, ах, если бы знать!..

Сашка пытался что-то понять, как-то оправдать отца и мать, но в этом лабиринте жизни каждый раз заходил в тупик. Очень хотелось добыть где-нибудь пару гранат и подорвать всю эту квартиру вместе с отцом матерью, отчимом и с собой. Но заходил к бабушке и оттаивал.

– Саша, – говорила она. – Я тебя так люблю. Мне плохо будет, если тебе плохо будет. Ты, пожалуйста, не бросай меня. Мне здесь хуже всех.

– Всем нам тут хуже всех. Ты, баба, не плачь, вот женюсь и тебя с собой заберу.

Потом ему мать говорила, что она его любит больше всех на свете, и ему становилось жалко и её. Говорил ему и отец:

– Ты, Сашка, у нас самый красивый и умный. Пусть хоть у тебя будет всё хорошо.

Было жаль и отца.

Витьку осудили на десять лет. В январе отправили из города. Ирина плакала и на работе, и дома. Никто её не осуждал, все сочувствовали. Только Полина предсказывала ещё большие беды.

– Я тебе говорила, в бедах своих детей виновата ты сама. Смотри, Сашку не потеряй.

– Господи, да неужели же я веду себя хуже, чем все вы? Вот ты, например. Что, твой сын ложился спать с мыслью, что мужик пришел к тебе ночью чайку попить. А сколько их было у тебя?

– Это совсем другое дело. Понимаешь? Ни один из них мне плохого слова не сказал. Наоборот, все говорили, смотри, Паша, какая у тебя мама хорошая, добрая, береги её. Я понимаю, что он обделен был, не слышал твердого отцовского слова. Но он ни от меня, ни от моих друзей не слышал грубостей, понимаешь? Он не растерял уважения ко мне и любви. А у тебя совсем по-другому. Разошлась бы ты с ним, разменяла квартиру, когда мальчишки маленькими были. И не запрещала бы с отцом встречаться и плохого ничего про него не говорила б. Пусть бы знали, что у них есть хороший отец, а не живёте вы с ним, потому что не сошлись характером. Наш отец раз в год к нам приезжает, и мы общаемся с ним, как с лучшим другом.

– Как бы я разменяла квартиру, когда пришла в их дом?

– Горе ты моё. Дом снесли, квартиру и на тебя давали. Другие детей от мужика не имеют, а квартиру отбирают, поняла? Да если б ты развелась с ним, давным-давно на работе квартиру б получила.

– Господи, что сейчас-то говорить?

– Да я тебе и раньше говорила. Ну, вот ты опять плачешь. С тобой невозможно говорить.

– Мне и так тяжело.

Придёт к Полине поплакаться, а уйдёт с такой тяжестью на сердце, что впору хоть в петлю полезай. Сашка стал уходить из дома, не появлялся неделями, говорил, работает, живёт в общежитии. К Алексею пришла совсем молодая женщина, ровесница Сашке. Переночевала, и больше не ушла. А тут как-то Сашка пришёл. Она его увидела, в лице изменилась, и Сашка побледнел.

– Ты что здесь делаешь? – спросила она его.

– Я-то знаю, что здесь делаю, это мой дом, я здесь живу, вот ты что здесь забыла?

– Очень просто. Искала тебя в этом районе, а тут Алексей. Классный мужик, знаешь…

– Не знаю.

Пришёл Алексей с работы. Он заметил перемену в Соне, так звали эту молодую женщину, и нервозность в сыне.

– Что, нравится баба? – спросил отец у сына. – Могу уступить. Что ты будешь где-то шататься, давай уж будем жить вместе.

Сашка промолчал. Он смотрел то на отца, то на Соню и вспоминал, как познакомился с ней. Очень долго ждал автобус. Времени где-то десять вечера, девушка на остановке, подошла, спросила, который час? Потом стала говорить про завтрашнюю погоду. А потом уже говорила обо всем на свете – о плохой работе автобусов, о том, что в этом году будет холодная зима, что майские заморозки убили весь урожай.

Говорили, говорили и решили идти пешком. Оказывается, когда есть собеседник, город кажется не таким уж большим. Сашка проводил Соню, а она позвала его в квартиру погреться пять минут. Жила она с сестрой в одной комнате, но в ту ночь она была на ночном дежурстве, и Сашка остался до утра. Они пили кофе, слушали музыку, целовались.

Чем привлекательны случайные встречи, так это тем, что никто никому ничем не обязан, и ни в чём не упрекает. Но Сашка стал здесь частым гостем. С Майей встречался до десяти вечера, а после десяти к Соне шёл. И вот теперь встретил её в собственной квартире. И как? С отцом? Закипала ярость, он набрал полную грудь воздуха, сжал кулаки и выскочил из дома. Сонька, ох, Сонька, как в дерьме искупался…

На следующий день Сашка с Майей подали заявление на регистрацию брака. Сказали об этом сначала её родителям, а после и его. Стали готовиться к свадьбе. Соня от отца ушла, Сашка вернулся жить домой. Отец уступил Сашкину комнату и последовал примеру Ирины, перегородил себе угол в комнате у Валентины Ивановны. Свадьбу праздновали в столовой, на следующий день продолжили в квартире Ирины и Алексея, а на третий – у родителей невесты.

– Дорогие дети! – говорил отец невесты. – Браки заключаются на небесах, помните это. Вы такие оба красивые, вы так подходите друг другу! Как мне хочется, чтобы вся ваша жизнь была бы такой же красивой!

Саша переехал в квартиру к Майе. Им было хорошо вместе, казалось, никакая беда никогда не сможет разлучить их. Каждый новый день был радостью. Они смотрели друг на друга и не могли насмотреться. Уходили на работу и весь день думали, что вечером снова встретятся, считали часы, минуты. Хотелось каждому рассказать о счастье и пожелать огромной любви всем на свете. Были довольны счастьем дочери и родители Майи. Так прошёл год. Майя ходила последние дни беременности. Саша хотел мальчика, Майя не возражала.

– Мальчик, так мальчик, – говорила она.

Наконец пришло это время. Саша сам поехал на такси с женой в больницу, от волнения не знал, куда себя деть. Пришёл к матери. Долго говорили обо всём и он, возбуждённый ещё больше, ушёл. Бродил по городу.

– Саша, – вдруг услышал позади себя.

Оглянулся, Соня. Шла под руку с двумя парнями. Одного он знал, Лёха из соседнего с родителями дома, а другой не из их района.

– Что ходишь один? – спросила Соня.

Никакого на неё зла, вроде никогда меж ними ничего не было, как будто одноклассников встретил. Он говорил, что счастлив, что у него будет сын, обязательно сын.

– Так обмыть надо, – сказал Лёха.

– Обязательно надо, а то ничего не получится, возьмёт и девочку родит. А? – подхватила Соня.

– За чем же дело встало? Пошли в магазин! – ответил Саша. Ему на это мероприятие Майя выделила из бюджета два «чирика».

Зашли в магазин, взяли бутылку водки, две бутылки вина и пошли к Лёхе. Когда всё было выпито, показалось мало. Собрали ещё деньги, и Саша пошёл в магазин. Когда вернулся, Лёха был в комнате один.

– А где народ?

– Сейчас вернутся.

В одной из комнат слышалась какая-то возня.

– Кто там? – опять спросил Саша.

– Да успокойся. Там Сонька со Славкой. Не переживай, не жена же она тебе.

Они выпили, а через несколько минут вышел Славка.

– Вот баба! Искусала всего. Это прямо Екатерина какая-то, одного ей мало. Сходи, Лёха, к ней.

От выпитого у Сашки шумело в голове, мозги сверлили жуткие мысли. Сонька дрянь! Зубы скрипели, сжимались кулаки. Когда вышел Лёха и сказал, что Соня зовёт Сашу, он, покачиваясь, вошёл к ней. Она плакала, уткнувшись в подушку и, когда появился Сашка, села на кровати и взялась руками за голову. Дрянь, стояло в голове, но вид раздетой женщины возбуждал животные чувства. И, как будто мозг отключился, не соображая, что делает, он бросился на Соню. Она сопротивлялась, но измотанная ещё до него, подчинилась силе, но кричала и стонала от стыда, страха и ненависти. Когда всё уже произошло, Сашка вдруг резко пришёл в себя, он схватил её за горло и стал душить. Она хрипела, в комнату заскочил Славка.

– Ты, братец молочный, нам ещё мокрухи не хватало!

Сашка бросился на него с кулаками. В ярости крушил всё на своём пути, разбил вазу, картину. Славка выскочил на кухню, закрыл дверь, Сашка разбил её. Соседи вызвали милицию и она приехала, на удивление, очень быстро. Скрутили Сашку, забрали Соню, Славка и Лёха поехали свидетелями. На следствии они показали, что пришёл Сашка в квартиру Лехи с Соней, где насильно ею овладел, после чего стал душить. А до этого ещё в машине Сашке шепнули, что если скажет и про них, то загремят они за групповуху на полную катушку, а так будет ему совсем немного, она ж сама пришла. И пригрозили, попадут на зону вместе, там его и кончат.

Ирина узнала обо всём на следующий день. Это было событие района, местные старушки смаковали это на своих скамейках.

Майя родила сына и ей пока ничего не сообщали, сказали, что Сашку неожиданно послали в командировку. Все пытались разобраться в случившемся и не могли ничего придумать в оправдание. Как могло произойти это с Сашкой? Он рос совершенно непохожим на Витьку. Тот грубиян, этот тихий, спокойный, приветливый и вдруг такое! Опять беда. Почему? И за что?

На свидании, когда матери разрешили покормить Сашку в кабинете следователя, он рассказал матери, как было, и что вину всю взял он на себя.

Семь лет тюрьмы – таково было решение суда. А когда он закончился, Ирина подошла к Соне и плюнула ей в лицо, обозвала по-всякому, а Лехе и Славке сказала:

– Что ж вы, дружки, набедокурили вместе, а теперь все в кусты?!

– Тетя Ира, если мы признаемся, будет ещё хуже.

– Ну, и взял бы кто-нибудь из вас на себя, что ж вы Сашку утопили? Думала, хоть у него будет всё хорошо. Господи!

Она закрыла лицо руками и вышла на улицу, её догнала Майя.

– Тетя Ира, не плачьте! Я люблю Сашу, я буду ждать его сколько угодно, я верю ему!

– Спасибо тебе, Майечка… Прости меня пожалуйста, прости…

– За что, тётя Ира?

– За Сашку прости. Не знаю, что мне нужно было сделать, как удержать его, но прости меня!

– Тетя Ира, пойдёмте домой. Сейчас хоть как крути, а дело сделано.

Шли пешком, плакали обе, уговаривали одна другую и просили прощения.

Говорят, время лечит, а всё, что ни делается, делается к лучшему. Для чего существуют такие поговорки? Видимо, для успокоения, для оправдания ошибок своих. Нет, не всё делается к лучшему, иногда один только шаг в сторону может увести на тропу, ведущую в пропасть. Что ж, этот шаг тоже был лучшим? И насчет того, что время лечит… Разве что незначительные раны, мелкие неприятности по службе, безответная любовь. Но и эти мелочи порой рубцами на сердце остаются на всю жизнь. А потеря близкого человека: ребенка, супруга, родителя, друга?..

Разве в этих случаях время может вылечить? Скорее, не лечит, а калечит. По сорок лет ждут матери пропавших без вести детей. И превращается это ожидание в навязчивую идею, лишающую рассудка. Разве можно кем-то заменить человека, которого любишь? Время может притупить боль, но до конца вылечить не может, потому что мешает этому память. А если посмотреть на тех бомжей, которые ковыряются в мусорных баках… Их что, тоже время вылечило? А ведь, наверное, когда-то очень давно они сделали шаг в сторону от того пути, по которому можно было идти и жить по-людски.

Через месяц после описанных событий у Ирины умерла мама. С большим трудом, но всё же удалось прописаться в её однокомнатной квартире. В их же трехкомнатной квартире остались Валентина Ивановна и Алексей. Здоровье Валентины Ивановны от всех переживаний стало резко ухудшаться. Тяжело было ходить. Когда Ирина с Геннадием собирались уходить, она заплакала.

– Ира, ты уж прости, пожалуйста, и не бросай меня, приходи. Лешка-то один, что сможет сделать, ты хоть чем-то поможешь.

– Хорошо, мама, хорошо. Куда я денусь? Конечно, я буду приходить.

И первый год они действительно бывали часто. Вроде даже и с Алексеем подружились. Геннадий вообще стал у него частым гостем. Вместе бутылки распивали. А потом умерла мама Геннадия. Осталась ещё одна квартира. Он из неё не выписывался, а потому проблем не было. Стали путешествовать из одной квартиры в другую. Жизнь стала вроде спокойней, дети и родители теперь помехой не были. Однако душа болит, нужно ехать на свидание к детям…

Поехала к Витьке. Казалось, прошло много времени, он должен был измениться. Ирина так надеялась на то, что он будет ей рад. Но он пришёл злой и, увидев её, сразу начал:

– Чего тебе надо?

– Витя, ты не рад?

– Очень рад! Нечего тебе здесь делать!

– Я тебе передачку собрала.

– Спасибо, дорогая мамочка. За ласку, за доброту твою, за мою жизнь и за жизнь моего брата. Больше сюда не приезжай.

– Как тебе не стыдно? – вмешался парень из конвоя. – Это же мать твоя!

– Заткнись, мент вонючий, не твоё дело!

– Ты как разговариваешь? – парень замахнулся на него, на что Витька его ударил в челюсть и тот упал. Прибежали другие. Они сначала избили Витьку и после увели. Как потом сообщили Ирине, он, сидя в одиночной камере, перекусил себе вены и его положили в больничку. Что он там ещё что-то сотворил, она не знала, ей просто сообщили, что на очередном суде заработал Витька дополнительно ещё восемь лет.

– Зачем я туда поехала? – со слезами спрашивала она Геннадия. – Это ты во всём виноват. Если б я тебя не встретила, может быть, сошлась бы с их отцом, и не случилось бы всего такого. Откуда ж ты взялся на мою голову?

– Можешь сейчас с ним сойтись, он примет тебя.

– Да что ж в этом толку. Я ж детей своих из-а тебя потеряла…

– Ты ж сама меня оставила, хотела сделать назло Лешке, а теперь меня винишь.

Отныне скандалами день начинался, ими и заканчивался. Упрёки, слёзы, вопли. Слушает Геннадий, слушает, соберется, да уйдёт в свою квартиру. Опомнится Ирина и идёт его искать, вернётся он, и снова старая песня.

Время шло. Для всех по-разному. Два года прошло, как оно остановилось для Валентины Ивановны, девять лет был в колонии Витька. Сашка должен был вернуться, но, как сообщили из лагеря, погиб он в результате несчастного случая. Ирина давно уже стала Ириной Алексеевной, Оформив пенсию, она устроилась работать уборщицей, чтобы было с чего посылать Витьке посылки. Витькиному сыну исполнилось шестнадцать лет, Сашкиному – восемь.

У Алексея на квартире жили два мужика и ко всем приходили женщины, возраст которых колебался от 22 до 55 лет. Шума особого не было, всё тихо, спокойно. Посмотрит на себя в зеркало Алексей – джинсы на нём, кроссовки импортные, рубашка модная, девки к нему молодые ходят, не верится даже, что жизнь-то фактически мимо прошла. Что девки? Пришли, да ушли, а так – одиночество. Не жизнь, а как будто подготовка к ней, всю жизнь трамплин искал, чтобы прыгнуть с него в самую гущу. Так вот и допрыгался.

Витькина жена уже третий раз вышла замуж официально. Сашкина всё ещё чего-то ждала, может быть, просто не хотела ни с кем связывать свою жизнь. Но, как рассказывали соседи, встречалась с кем-то. Сначала стали жить без регистрации, потом решили расписаться. Муж усыновил Сашкиного сына и перевёл на свою фамилию. Что ж, пусть их время лечит…

Ирина после ссор с Геннадием часто оставалась одна. Дни кажутся долгими, ночи бесконечными. Тишина и мысли разрывали на части. Главный смысл – родить и вырастить детей – провалился. И так ли она виновата перед сыновьями, как думает сама? Вон у Полинки сын женился, привёл в дом невестку, а к ней всё равно мужички захаживают. Да уже бы сошлась с каким одним, так ведь не хочет. Рано, говорит. Или взять Зину… Ей сын в 14 лет говорил, что её материнства лишить надо. И это за то, что боялась лишний раз из дома уйти, из кожи вон лезла, чтоб покупать ему магнитофоны и джинсы, сама в чём попало ходила. А он всё недоволен, а в восемнадцать уехал из дома и писем не пишет. Здесь, кто виноват?

А взять Веру. Она специально от мужа уехала с детьми, чтобы не видели они, как отец пьёт, скандалит, гуляет. С мужиками не встречалась, домой никого не водила. Работа – дом, дом – работа. Всё! Ходила за детьми по пятам. Всякие им развлечения, работу придумывала. И толку? Младший – наркоман, три раз уже в тюрьме посидел.

Недостатки воспитания обычно многие сваливают на женщин. В семье заласкала, в школе недоспросила, то неверно сделала, там неправильно поступила. Гораздо меньше претензий к мужчинам. Почему? Сто тысяч «почему» и ни одного ответа. И в чём же смысл теперь её, Ирининой жизни? В чём? Нужна ли она такая ей, если каждый новый день рождает новые неразрешимые проблемы. И сил нет жить…

Насильственной бывает не только смерть, но и жизнь. Самое первое насилие в том, что рождаемся мы не по собственному желанию. Второе – мы не всегда ощущаем своей нужности на земле, скорее, ошибкой природы. Начинается поиск, либо бездумное барахтанье в шторме с главной мыслью выплыть, выбраться на берег, на котором тебя также неизвестно что подстерегает.

И начало пути в жизнь разве не похоже на начало пути других женщин, её подруг? Вот хотя бы Флора. Недавно встретилась нечаянно, хотя и жили в одном городе и учились когда-то в одной школе. Ах, как давно это было! И её муж бил, и погуляли они оба на славу и тоже разошлись. И у Флоры гостей бывало ещё больше, чем у Полины. А ведь трое детей её выросли, женились, и никто из них не попал в тюрьму. Неужели же она, Ирина, хуже всех? А голос Полины, как домоклов меч над головой, звучит:

– Я тебе говорила… Я тебя предупреждала… Ты своих детей постепенно уничтожила. И морально, и физически.

Катятся слёзы. Пережила свою мать, пережила своего сына, а для чего? Вырасти сына, посади дерево, напиши книгу, гласит мудрость, и жизнь твоя не прожита зря. Что же ей осталось? Разве что деревья сажать… Где? Ехать в деревню? К кому? Спрашивают люди, для чего были Вьетнам, Даманский, Афганистан? А ведь лучше, когда сын погибает за какое-то дело. Погиб бы Сашка в Афганистане, ей было бы горько, обидно, но ходила бы она тогда с гордо поднятой головой, и ещё чего-то требовала от правительства. А сейчас в глаза людям смотреть стыдно. И почему она не умирает? Для чего живёт? Кому какое зло ещё должна принести её жизнь? И не хочет никому зла, но что-то случайности слишком часто бедой оборачиваются.

Случайности или закономерности, но так и хочется сказать, что судьба за печкой найдёт, что нежелающего судьба тащит. Тащит… Это, пожалуй, лучшее, до чего могла додуматься народная мудрость.

Не хочет Ирина этой жизни, но каждый новый день заставляет подниматься и что-то делать. Боится с людьми встречаться, не случилось бы какое новое горе. Двое её внуков растут, новые отцы их воспитывают, а невестки не разрешают встречаться с ними, чтобы не было даже воспоминаний о её сыновьях.

Включив телевизор, Ирина смотрит сквозь него, голос с экрана говорит о невероятных вещах, и она начинает ощущать всё на себе. Становится вдруг всевидящим оком, огромная Вселенная видится крохотной, а она сама со своим горем вообще невидима, кажется понятным совершенно непонятное, кроме собственной жизни.

Потом всё возвращается на место, и снова мелкое превращается в огромное, заслоняющее от неё весь мир с планетой и другими мирами. Разговоры о здоровье, да о том, чтобы не было войны, становятся потусторонними. Вроде оступилась в реке и тонет, а с берега кричат: «Всё нормально! Было бы здоровье, да не было б войны». Что это?

Нет, физическая казнь, когда боль пронизывает тело, ничто по сравнению с казнью моральной, когда каждый день в мыслях отрубаешь себе голову, а завтра просыпаешься, чтобы сделать то же самое. Душа болит, разрывается на кусочки. Только что такое душа? Информационно-энергетическое облако, сгусток энергии? Почему ж этот сгусток так болит? Почему в нём не только мысли, но и чувства, от которых можно просто свихнуться.

Правда, иногда посмотришь, как на телевидении дураков мудрецами выставляют, а мудрецов дураками, так и подумаешь, а может, у нас вообще нет нормальных, просто всяк по-своему с ума сходит.

Думает Ирина, думает, а после решает для себя – надо жить. Хочет она этого или нет, но пока жив Витька, думать она будет о нём. Съездить бы к нему, а то ведь он совсем больной. Только бы он жив был и вышел. Она пропишет его в своей квартире, сама уйдёт к Геннадию. Алексей-то их трехкомнатную обменял на однокомнатную улучшенной планировки, женился на молодой, на двадцать лет его моложе. И не гложет его совесть, что во всех этих бедах главная вина его. Живёт себе, гарцует, водку пьёт, а Ирина терзает себя.

Вспомнит про Геннадия. Где же он? Почему не идёт? И снова душа болит, теперь уже за Геннадия, места себе не находит, пока не вернётся.

Ах, Сашка, Сашка, что ж ты натворил?.. И снова слёзы. Два года, как она на пенсии, и пошла бы работать среди людей, чтоб веселее было, но нет, не может. Нашла работу уборщицей, приходит, когда никого уже нет. Кажется, идёт по улице, а её осуждают все, говорят, что она сгубила детей своих.

Но жить она должна. Из-за Витьки. Только бы он дошёл до неё… Хотя и не представляла, во что может превратиться её жизнь, когда он вернётся…

СУДЬБА ЗА ПЕЧКОЙ НАЙДЁТ

В стране продолжалось странное время. Перестройка, объявленная с приходом к власти Горбачёва, вроде как закончилась, не успев начаться. Появились незнакомые явления и слова, такие, как приватизация, либерализация, купонизация. Сначала с утра занимали очередь, чтобы получить приватизационные купоны, затем неделями ходили по разным инстанциям, чтобы приватизировать квартиры, а если купоны оставались, то искали, куда их отдать, обменять, подарить. Пенсионерам квартиры отдавали на вечное пользование без купонов, у многих они оставались в документах непонятно для чего. Но зато квартиры теперь можно было продавать, дарить, завещать.

Затем выпустили ещё какие-то купоны или ваучеры, о назначении которых народ в большинстве своём понятия не имел. Говорили, что везде хорошо, где нас нет: и в Америке, и в Канаде, и в Германии, и в Израиле. Но лучше всего в Австралии и даже в Китае, где на один квадратный метр приходится по восемь человек. Везде хорошо, только у нас всё плохо.

Да оно и конечно, что же хорошего? Устроили шоковую терапию. Народ вообще ничего понять не мог, когда однажды утром, придя в магазины, увидел цены на продукты в сто раз больше вчерашних. Открыли рты, да так с открытыми ртами и ходили месяца два, пока не съели все домашние запасы. Никто в это время не работал и, естественно, не получал заработную плату и ничего не покупал. Многие просто хотели умереть, однако не всем это удавалось.

На кооперативное движение началось гонение. Стали открываться малые частные предприятия. Их открывали все подряд, хотя, что с ними потом делать, плохо соображали. Открытия предприятия не предвещало какой-нибудь прибыли или, хотя бы какой-нибудь работы, а предполагались ежемесячные отчёты перед налоговой инспекцией.

Карательные структуры то создавались, то расформировывались. Предприятия успешно открывались и так же успешно закрывались, а то и просто исчезали бесследно. Появилась масса коммерческих киосков, названных «комками». И всё же основная масса была под влиянием советского менталитета, воспринимая коммерцию за спекуляцию, коммерсантов – за аферистов. Не понимали, что теперь, чтобы работать, необходимо думать не начальнику, а самому. Многочисленные НИИ сокращались, упразднялись и просто распускались. Появилась огромная масса безработных. Наркоманы, проститутки стали обычным явлением.

Однако, несмотря на такую неразбериху, все, кто хотел, работу находил и деньги зарабатывал. Многие вышли на базары. Торговали водкой, сигаретами. Когда же водка и сигареты стали завозиться из-за рубежа, и в таком количестве, что у многих волосы на голове дыбом вставали. Как будто все страны мира договорились между собой сделать здесь всех алкоголиками, наркоманами и проститутками. Для чего? Почему правительство на это закрывало глаза? Может быть, по той причине, что пьяным народом легче управлять. Об этом ещё Екатерина вторая говорила. Так что продажей водки и сигарет заработать уже было невозможно, и у кого были деньги, переходили на другие виды продуктов и товаров. И все эти проблемы, появившиеся в стране, не обошли ни одного человека.

Но если философски мыслить, то время наступило очень интересное. Право на труд в Конституции поменяли на право выбора деятельности. Не знаю, кто сказал из классиков, что зло – двигатель прогресса, но он во многом был прав. Человек по натуре своей ленив и пока его петух жареный не клюнет в одно место, он мечтает поймать свою щуку или золотую рыбку, которые бы исполняли все желания, а он лежал бы на печи и командовал. Каждый мечтает о доме с бассейном, о прислуге, няньках, поварах и очень мало кто думает о том, что сам может попасть в прислуги, няньки, гувернантки.

То есть, пока сами няньки и гувернантки мечтают о принцах на алых парусах, полуспившиеся принцы мечтают о Золушках, делающих из воздуха всё, что ни пожелаешь, или о принцессе с несметными богатствами. В результате те и другие попадали как бы на необитаемый остров, где, чтобы выжить, принцессы и принцы должны быть сами себе няньками, поварами, гувернантками, строителями. И сейчас на таком необитаемом острове оказалась вся страна. Делай, что хочешь, пробуй свои силы, сможешь поймать рыбку, построить дом, будешь жить дальше.

Год оставалось ждать Ирине Алексеевне Виктора, когда умер Генка. Они прожили больше пятнадцати лет, но не были расписаны, и у него нашлись наследники. Объявились жена с сыном, которым недвижимость в собственности лишней не показалась, и они после похорон Геннадия перешли жить в его квартиру, демонстрируя своё превосходство над Ириной Алексеевной. Подрывал и без того скудный бюджет Ирины ещё и внук Костя, сын Витьки, наркоман, отсидевший за это год, и недавно вернувшийся из мест не столь отдалённых.

Милиция, которая не бережёт, а стережёт, зорко следила за наркоманами и теми, кто уже сидел. Их постоянно задерживали, как только они появлялись на улице, к ним врывались домой, и требовали деньги, угрожая подложить пакетик с опием, и посадить надолго. В общем, было такое чувство, что милиция или полиция – это организованная преступная группировка (ОПГ).

Пока, суть да дело, на горизонте появляются новые персонажи в этом сценарии под названием жизнь.

ДОБРЫМИ ДЕЛАМИ ДОРОГА В АД ВЫМОЩЕНА

Рита была соседкой Ирины Алексеевны, вернее, её родители проживали на одной площадке с ними. События, которые разворачивались все эти годы, она не застала, поскольку вышла замуж и уехала из города. Вернулась к родителям, когда разошлась с мужем. Проблемы, которые переживала вся страна, не обошли и её. Это были лихие 90-е…

Как-то так внезапно перестройка переросла в дикий рынок, закрывались предприятия, народ оставался, в полном смысле слова, без средств к существованию. Страховки на жизнь, которые оформляли на пять лет на тысячу рублей, из тысячи вдруг превратились в семь рублей. Сбережения, которые годами копили, стали такими же. Открылись границы, и у всех вдруг появились родственники в дальнем зарубежье, куда и ринулись соотечественники бывшей огромной и непобедимой страны.

По радио и телевидению шла реклама о том, что, если хочешь быть богатым, надо торговать. А что продавать, никто не знал. Чтобы что-то продать, надо что-то купить. А чтобы купить, нужны деньги. Вот такой заколдованный круг. Каждый день нужно было думать, чем накормить детей. Все продукты, которые были, как-то быстро подъели. Варила гречневую кашу просто на воде, а дети ели и говорили, что вкусно. Преподаватели, проектировщики, инженеры, специалисты по разным специальностям были вынуждены идти по призыву на базары.

Надо было не только для себя придумывать работу, но и детей чем-то занять. Старший сын вернулся из армии, пошёл работать грузчиком в какую-то фирму, а она через три месяца развалилась. Пришёл как-то сослуживец сына, предложил ему торговать водкой. Сын уйдёт, а Рита ищет пятый угол. Лучше бы сама пошла. И решилась-таки. Дали ей адрес, где самопальную водку продают. Поехала вместе с ребятами, набрали, решила и сама попробовать. И стыдно было, и страшно, но переступила через себя.

А сын посмотрел на это дело, да и отстранился от дел. Улёгся на диван и даже за этой самопальной водкой перестал ездить. Что придумать, чтобы все были заняты делом? Решила открыть предприятие по ремонту квартир. Поначалу ходили всей семьёй: клеили обои, красили, белили. Потом стали приглашать знакомых строителей, которые и сами на этом деньги зарабатывали и учили, как правильно делать всё.

Однако работа такая не всегда была. Чтобы свести концы с концами, нужно было придумать что-то ещё. В эти времена Рита случайно познакомилась с Саулешей, которая одна из первых открыла кооператив и занималась всем подряд. Ремонтом, торговлей, уборкой квартир, переводами со всех языков, подготовкой контрольных, курсовых, дипломных работ и даже диссертаций. А так же открытием предприятий, которые постоянно открывались, а после быстро закрывались. Причём делала это не сама, а по объявлению приглашала специалистов.

Рита включилась в работу. Компьютеров тогда не было. Печатали на пишущих машинках. Она печатала, писала контрольные, курсовые, дипломы на любые темы. Саулеша подсказала Рите открыть своё предприятие. Даже денег дала на его регистрацию. Первое время, конечно, не очень большие доходы были. Хватало заплатить за аренду, на рекламу и совсем мало на житьё-бытьё. Но все-таки жить можно было.

Но сыновьям такая работа понравилась. Как оказалось, заработать деньги на посреднических услугах проще, чем клеить обои и белить потолки. Старший женился, ушёл жить на квартиру, открыл своё предприятие, младший Антон остался с Ритой.

Как и когда это случилось сложно понять, но младший сын Антон подсел на иглу. Он постоянно попадал в милицию, а Рита его выкупала. Когда у него не было денег, наркотики ему давали в долг, который вырастал до огромных размеров, а Рита не успевала рассчитываться за него. Из-за такой жизни дома боялись подходить к телефону, боялись открывать двери, не заглянув в глазок. В их районе каждый второй был наркоманом и они, цепляясь за свободу, сдавали и подставляли друг друга. Могли позвать в гости, после чего позвонить операм. Жили в страхе.

У милиции периодически объявлялись оперативные мероприятия. Иногда на неделю-две, иногда на месяц, и тогда они уже не оставляли в покое, состоящих у них на учёте или ранее судимых. Наркоманы для оперов были отдельной статьёй дохода. Вроде люди больные, но забирали, как они говорили не за то, что колются, а за хранение и перенос наркотиков, которые сами и подкладывали.

Работы никакой не было, Антон со своей подружкой Лилей решили начать ремонт дома. Они ободрали обои на кухне и в коридоре, поснимали шкафчики и на этом их работа закончилась. Приходили несколько раз из милиции, они не открыли двери. Рита пришла с работы и, взяв у неё денег на такси, они уехали к родственникам подружки, а Рита осталась с ободранными стенами, снятыми шкафами, с мусором. Нормально. Зато спокойно можно было подходить к телефону и не бояться открывать двери.

В этот вечер телефон не переставал звонить. Друзья искали Антона. В последний раз позвонил Костя и стал угрожать, что те проблемы, которые ему устроил Антон, он поделит с ним.

Боже мой, думала Рита, когда же это закончится? Костя, сын Витьки, который сидит в тюрьме уже 18 лет. Соседи говорили, что он скоро должен вернуться. Как и за что его посадили, Рита знала только по рассказам соседей, да и прошло уже столько лет…

Когда Витькина семья переехала сюда, поменяв две квартиры на одну, Витьке было 16 лет, а Рите 24. Она вышла замуж и уехала из города, а Витька в 18 лет ушёл в армию, вернулся, женился, а в 25 его посадили. Вроде как за изнасилование. Так что она слышала о нем от соседей, от матери. Младшего Сашку помнит хорошо. Такой красивый был мальчик, вырос на глазах у соседей. И так случилось, что и Сашку так же посадили за изнасилование, вроде бы даже и не виноват в этом. Дали семь или восемь лет, но он не вернулся, умер в зоне, от чего, никто не знает. Но мать все же надеялась на то, что он всё ещё живой.

И хоть все эти события произошли без Риты, и сейчас у неё хватало проблем с сыном, всё же интересно было посмотреть на человека, который 18 лет просидел в тюрьме. Немало об этом написано, к примеру, граф Монте Кристо. Да и Робин Гуда можно было к этому отнести. Кто он? Может быть, борец за идею, каких немало бывало и во все времена. А в стране, где революция перевернула мир людей с головы на ноги, затем репрессии, война, диссиденты, да мало ли чего было. И в народе было даже такое мнение, что настоящий мужчина должен отслужить в армии или отсидеть в тюрьме. И даже шутили, что раньше сядем, раньше выйдем. Почему? Романтика тюремная, что ли?

Рита часто думала, почему всех волнует жизнь за решёткой? Почему мы подаём милостыню нищим? Да нет, видимо, здесь не романтика, а страх перед тюрьмой и сумой, про которые так же говорят, не зарекайся. Оно ведь и правда, начинаются какие-то перемены и вдруг объявляют бывших «врагов народа» героями. А у героев находят такие изъяны, что его в своё время в пору было расстрелять. Раньше преступной деятельностью считалась перепродажа вещей, спекуляцией называлось, а теперь бизнесом. А фильмы порой такие показывали, что у зрителей больше было сочувствия к ворам и убийцам, нежели тем, кто их ловит.

И как-то в это время дикого рынка на второй, а может быть, и на третий план отошла романтика геолога, журналиста, космонавта. Героем времени стал Бэтман, который не доверял продажным полицейским, а в одиночку боролся со злом, выступая в роли судьи и прокурора. Фильмы, художественная литература стали чем-то вроде учебных пособий, как обмануть «лоха».

Рита вроде успокоилась, когда Антон с подружкой уехали, без страха открывала двери, не заглядывая в глазок. Но этот телефонный звонок сбил её с толку. Она посмотрела на определителе номер телефона и позвонила по нему. Ответил мужской голос, но не Костин, попросила Костю, голос ответил, что он ушёл. Тогда Рита спросила, не Виктор ли это?

– Да, Виктор, – ответил голос. – А откуда вы меня знаете?

– Да я твоя соседка бывшая. Вы когда-то с нами на одной площадке жили. Давно уже дома?

– Нет. Всего неделю. Что, у нас однако с вами одна проблема с сыновьями?

– Какая? Нет у меня никаких проблем. – Рита боялась говорить по телефону о том, что сын увлёкся наркотиками. Да и кто знает, что у этого графа Монте Кристо на уме. За столько лет можно ожесточиться и выйти с целью всем мстить. – Я вообще слышала от соседей, что ты должен вернуться. Здесь даже многие хотели б на тебя посмотреть. Ну, ладно, кто-то в двери звонит.

Рита открыла двери. На пороге стоял Костя.

– Тётя Рита, люди приехали из Айнабулака, их Антон вызывал, им деньги нужны. Был бы день, они бы на автобусе уехали, но у меня нет денег даже на автобус.

– Хорошо, я дам деньги. Двести пятьдесят тенге на мотор хватит? Ты только этих людей отправь и домой иди, там бабушка с отцом волнуются, а я отцу позвоню, скажу, что ты домой пошёл.

Костя обрадовался, взял деньги и, когда ушёл, Рита позвонила Виктору и сказала, чтоб они с матерью не волновались, что она дала Косте деньги, он отправит людей и придёт домой.

– Зря деньги дала. Наврал он всё!

Прошло минут сорок, и времени было половина двенадцатого ночи, когда в двери снова позвонили. Ну, прямо ночь открытых дверей, подумала Рита и открыла дверь. На пороге стоял незнакомый бомж с пакетом в руках. Короткие брюки, какие в 60-е носили стиляги, очки с толстыми стёклами, беззубый рот, рука в крови. Ну, и ну, дожилась баба, бомжи по ночам лазят. Но тут же опомнилась, наверное, это Витька.

– Можно? – спросил бомж.

– Ты Виктор? Входи-входи.

– Слушай, ты ему зря деньги дала. Он же на них тут же наркотики купил и пошёл варить. Закрылся. Вот дверь выбивал, видишь руку поранил. У тебя есть бинт?

– Ой, не знаю, что у меня тут есть? Видишь, дети ремонт затеяли. Всё разрушили, а делать мне надо. Сейчас что-нибудь найду.

Боже мой, какой страшный.., думала Рита, проходя мимо зеркала, посмотрела на себя. Надо же, кака красавица, ну, прям красавица. Снова посмотрела на Виктора, вот дожилась баба, с ума сойти, надо ж таким уродом быть. И всё же это её бывший сосед. Соседей не выбирают. Иногда, правда, шутят, что хороших можно в только лотерею выиграть. Но с его матерью её мать дружила. Его бабушка Рите свадебное платье за один день сшила. Все-таки не совсем прямо чужой, чуть-чуть знакомый.

– Кофе будешь? А то чай заваривать надо, а уже поздно, неохота возиться.

– Давай попьём.

Рита выставила все, что у неё было в холодильнике, и начались разговоры ни о чём и обо всём. Она, конечно, представляла его не таким. Риту поразила его довольно правильная речь, с точки зрения русского языка, без слов паразитов и матов. Она, конечно, представляла его не таким. А он хотел, видимо, за один вечер выложить всё то хорошее, то помнил в своей жизни и без конца спрашивал, читала ли Рита того или иного автора, о которых она порой впервые слышала, а он удивлялся, как же так, филолог, а не читала, стыдно. Почему должно быть стыдно? Почему обязательно необходимо читать всех авторов подряд, а не избирательно, почему должно быть стыдно и что это за манера такая? Ну, читал что, знаешь, расскажи другим, чтобы они тоже знали, а зачем же умника из себя строить?

– А ты Карнеги читал? – хотела Рита удивить Виктора. Но он тут же ответил:

– Ну, конечно же…

– А Эразма Ротердамского?

– Читал…

– Расскажи, а то я такая дура…

– Что рассказать?

– Что ты Ротердамского читал?

– Да разве можно Ротердамского так вот пересказать?

– А ты не пересказывай, а скажи хотя бы одно название его произведения. Вот у него, к примеру, есть «Похвала мухе».

– А-а-а, читал.

Рита улыбнулась. Ладно. Бог с ним. Хочет, чтобы о нём так думали, будем думать, да ещё другим расскажем, что вот такой.

– У вас там библиотека была?

– Разумеется. Но книги старые, например, сочинения Ленина или Карла Маркса.

– Между прочим, у Ленина очень интересные вещи есть, зря ты так. И очень много смешного. И вот любопытно что, писал-то он в начале 20-го века, а так, будто про теперешнюю нашу жизнь. В классике, что замечательно, что пишется всё так, будто над временем, а потому понятно в любом времени.

– Нет. Ленина я не читал, а вот Карла Маркса прочитал.

– Ну, молодец. Ладно. А работать ты вообще думаешь?

– Думаю. Только где? Кто меня возьмёт, у меня ж из документов пока только справка об освобождении.

– А сейчас время у нас такое, что документов вообще не надо. Ладно, что-нибудь придумаем. А ты не хочешь, чтоб тебя по телевизору показали?

– Да ты что? О чём я говорить буду? Я же что-нибудь не то скажу, и меня опять обратно.

– Боишься?

– Да ничего я не боюсь. Меня за 18 лет не напугали и не сломали. Но я пока к этому не готов.

– А я тебе просто советую согласиться. Во-первых, новое знакомство, причём хорошее знакомство, с очень умным человеком. Их не так уж много на свете. По крайне мере, я знаю, что здесь высшее образование никакой роли не играет, хотя в любом случае знание оно даёт. Но миром правят дураки. А потом ещё одно. Ты 18 лет сидел, у тебя могут возникнуть проблемы с органами, а это поможет тебе, хотя бы на первых порах.

– Хорошо, я подумаю.

– Ну, ладно, тебе спешить некуда, а мне на работу с утра. Иди-ка ты домой, уже два часа ночи. Если хочешь мне помочь, можешь завтра прийти, тебе ж всё равно делать нечего, а мне шкафчики на место повесить надо, мужская сила нужна. Я позвоню, когда с работы приду.

На следующий день он пришёл в семь часов вечера. Снял рубашку и обнажил наколки. На всю грудь красовалась картина, а на плечах какие-то звёздочки. Подвесили шкафы на стены, навели порядок и сели ужинать. Виктор рассказывал о своей жизни на воле и не хотел говорить о тех 18 лет после неё. Говорили и на другие темы, и Рите даже показалось, что она давно уже не встречала такого умного и интересного собеседника. И возникла идея, кроме передачи на телевидении, сделать ещё материал для газеты. Не откладывая на завтра, позвонила подруге насчёт работы. Был четверг. Договорились, что уже в понедельник Виктору нужно будет выйти на работу.

– А ты почему с мужем-то разошлась?

– Да я с ним не расходилась. Он уехал, и два месяца от него никаких вестей не было, а мне на сессию надо было госы сдавать. Восемь месяцев надо быть возле универа. Это время надо с детьми как-то и на что-то жить. Я ж не могла всё это врем на шее у родителей сидеть, а чтоб работать, нужна прописка. Прописали на год с оговоркой, до развода с мужем. Когда хотела продлить прописку, без развода не прописывали. Тогда так было. Квартиры-то у нас тогда были собственностью государства. А тут подруга приехала, она и устроила всё. Документы взяла, на месте с судьей переговорила, решение суда прислали мне. Он даже не знал, что я с ним развелась. Наверное, если бы приехал, то продолжала бы терпеть то, что он до белой горячки допивался, врагов в доме искал. А потом он женился, сейчас живёт где-то под Питером.

– И много у тебя после него мужиков было?

– А нет. Много не было. Не святая, конечно. Особенно было тяжело первое время. Мужу-то моему постель нужна была, когда выпьет. А если нет, то ничего и не надо. Полгода трезвый, и всё, ничего не надо. Я потому и думала, что всё ерунда, справлюсь со своим телом. Но ошибалась. Природа требует, и с этим ничего не поделаешь. Подруги устраивали вечеринки, на которых женщин не хватало, могли в три часа ночи позвонить. Но я не могла так с первым встречным, а потому от меня скоро отстали. Ещё при муже мне книжка одна попалась «Женская сексопатология», там подробно рассказывалось, как можно снять напряжение в одиночку без мужчины. Тихо сам с собою я веду беседу…

– В зоне таких ковырялками называют.

– Да пусть хоть как называют. А что ты думаешь, отчего я лишилась матки, придатков, заодно и аппендицита. От того, что организм не получал мужских гормонов. Думаешь, это прихоть бабская? Да если б можно было без этого существовать, так, наверное, у нас женщины предпочли бы лучше всю жизнь в одиночестве жить.

– Слушай, ты вот всю жизнь работаешь, тебе не надоело?

– Надоело… Если бы кто-то делал это вместо меня, я бы нашла чем заняться.

– А мы перед тем, как мне выйти, с мужиками говорили на эту тему. Один говорит, выйду, найду бабу жировую и с годик отдохну. Так я дрался с ним, говорю, что вы за мужики.

– А почему ты 18 лет сидел, тебе же столько не давали?

– Да так, побил там одного.

– А когда тебе срок добавили?

– Да уже к концу первый подходил, и второй подоспел.

Сидели опять до двух ночи, Рита, как и в прошлый раз, предложила ему уйти, поскольку ей с утра работать, а он пока ещё безработный….

Назавтра позвонила Стасу на телевидение, тот сразу ухватился за тему, ему показалось тоже интересным, что человек без перерыва столько находился в заключении. Ведь он фактически ушёл из одной страны, а вернулся в совершенно другую. Как он видит всё, как воспринимает, как чувствует себя в этой неразберихе, когда все, кто варится здесь без перерыва, ничего понять не могут. Наверное, у него было больше желания просто найти ответ на вопрос, что же в этой жизни происходит. Стас журналист потомственный, один из умных, если не в республике, то уж в городе точно. У него была своя программа на телевидении, с которой он переходил с одного канала на другой.

Встретившись с приятельницей адвокатом, Рита рассказала о Викторе, который, по её мнению, много читал, речь его была без слов паразитов и матов, как у интеллектуала. Мария тут же отпарировала:

– Слушай, слушай его больше. Тоже мне нашла героя нашего времени. Они оттуда все умные выходят. Там же делать нечего, вот они и читают, потом спорят до одури. А через месяц он тебе башку отвернёт.

– Почему мне?

– Ну, ещё кому-нибудь. Какая разница. Ты пойми, за это время у них психика меняется. Да ещё по такой статье сел. И работать он не будет, они не приспособлены к этому, поскольку в зоне работать, как они говорят, западло. И как мужики они слабые. Это я тебе точно говорю. У них больше интерес к мужчинам, чем к женщинам. И выходят они оттуда разве что начитанные, а к жизни совершенно не приспособлены. Я их повидала на своём веку, и тебе скажу, держись от него подальше.

Рите стало обидно за Виктора, и когда он пришёл на следующий день, сказала ему об этом.

– Слушай, давай докажем всем, что это не так, что и через 18 лет можно остаться человеком. Давай докажем всем. Тебе работать надо, это самое главное на первых порах.

На третий вечер он остался до утра. Получилось всё вроде как нечаянно. Он её поцеловал, а у неё мелькнуло в голове, надо же, 18 лет прошло, а целоваться не разучился. А когда произошло дальнейшее сближение, то уже он удивлялся, ударил себя ладошкой в лоб и сказал:

– А я дурак боялся, думал, не получится.

– А если бы я сопротивлялась?

– Я бы ушёл. Зачем мне лишние неприятности?

– Да что сопротивляться, девочка, что ли…

Так он и приклеился к ней. Поначалу уходил в 4-5 утра, иногда, совсем утром. Дома, как никак, мать ждала. Рита его не ждала 18 лет, а мать все эти годы работала на двух-трёх работах, чтобы посылать ему посылки, ездить на свидания и надеяться на то, то с выходом сына жизнь её изменится и, конечно же, в лучшую сторону.

В субботу к нему приехал Стас со своей группой с телевидения, сделали получасовую передачу: «Можно вас на пару фраз?» В понедельник Виктор вышел на работу. Жил у себя дома, но каждый вечер приходил к Рите. Гуляя с ним по городу, они заходили к её друзьям и знакомым. А ему казалось, что она это делает специально, чтобы похвастать новым другом, ведь он был моложе на 8 лет и считал, что осчастливил изголодавшую по мужской ласке женщину.

А ей было стыдно, то он ходит в плаще тридцатилетней давности, в коротких брюках и беззубый. И она действительно показывала его всем, но не для того, чтобы похвастать, а для того, чтобы хоть кто-нибудь сказал о нём что-нибудь хорошее. Однако Риту не понимали, все говорили, с ума сошла, связалась с зэком. А когда соседи узнали, что Виктор стал её постоянным гостем, стали говорить сыновьям, чтобы они вразумили мать бросить его, пока не поздно. Но сыновья сказали, то это её личная жизнь, и они в неё вмешиваться не собираются. Не в восторге от этой связи и была мать Риты.

Рита же думала, что все вокруг не правы, так нельзя. Есть же исключения из правил. Надо доказать всем. Вот ведь и работает уже. Он всё время делал упор на то, то он гордый, что он мужик, что за 18 лет его не сломали, и сейчас тоже никто не сломает. Зайдя как-то в магазин, где продавали вещи на вес, Рита присмотрела пиджак. Прикинула, вроде на Виктора подойдёт. Взяла. Он стоил чуть больше сигарет «Парламент». Взяла ещё и сигареты. Думала, как же она отдаст пиджак Виктору, ведь он такой гордый, потому и сигареты приплела.

– Представляешь, – сказала она Виктору, – сигареты стоят 120 тенге и пиджак столько же, может, примеришь?

Странно, но он совершенно не обиделся и даже удивился, сказав, разве можно обижаться на любимых? Когда она ему потихоньку подкладывала в пиджак деньги, он как будто не видел и не обращал на это внимания, после чего никаких претензий не предъявлял, но и не говорил, что обнаружил деньги. Это тоже казалось странным. При его-то гордости! На улице он брал её под руку и на глазах у прохожих целовал. Рита вырывалась, ей было стыдно не столько за его поведение, сколько за его внешний вид.

Через неделю их знакомства она поехала на барахолку и купила ему куртку. Опять терзали мысли, как её отдать. Придумала легенду, вроде его мать купила у соседки, которая купила сыну, а она ему не подошла. Куртку отдала его матери, вечером он пришёл в ней, выглядел совершенно другим, с ним уже можно было и под руку ходить. Дня через два он понял, что куртку ему не мать купила, а Рита, но опять совсем не обиделся. И тогда Рита вспоминала предостережения знакомых и друзей, но отгоняла от себя эти мысли, которые могли навредить разраставшемуся чувству. Вспоминалась песня: «Я его слепила из того, что было, а потом, что было, то и полюбила».

Виктор работал на ремонте подъездов, один район закончили недели через три, нужно было переходить на следующий объект. Он получил деньги, с матерью съездили на барахолку, где он потратил абсолютно всё, что заработал, не вспомнив о том, что ему нужны деньги на получение документов. Это тоже показалось странным.

На телевидении прошла передача, в газете вышла о нём статья. Объявились друзья детства Виктора и Риты, приглашали в гости, где все говорили о Викторе в самых восторженных тонах. К примеру, жена одного его друга сказала, что если в её муже есть что-то хорошее, то это благодаря Виктору. Он у них в детстве был вроде наставника, как старший товарищ, учил не предавать друзей, защищать женщин. И был он среди своих друзей и самым сильным, и самым умным, и самым отважным, и самым честным, в общем, самым-самым. И Рите тогда казалось, что ей наконец-то повезло, явился он, кого ждала. И она произнесла эти слова:

– Милый, я люблю тебя!

И подумала, что поверила в это. Думала, странно, как действуют слова, сказанные вслух. Виктор же, потратив деньги, на работу больше не выходил. Когда Рита спросила у его матери, почему он не работает, сказала, что Рита как будто обещала его взять к себе, вот он и ждёт. Нормально так. Рите снова это показалось странным.

– Да мне пока не надо никого…

Она работала с сыном Антоном, а тому помогала его подружка Лиля, однако крутиться ей приходилось самой. Они подолгу спали и на работу могли прийти в 3-4 часа дня, и ей приходилось иногда просить кого-нибудь из знакомых или подруг посидеть в офисе и отвечать на звонки, и за этот день платить им деньги. В этот раз некого было просить, все были заняты. Позвонила Виктору, тот очень обрадовался, надел пиджак, который она ему купила, галстук нашёл из старых запасов, пришёл в офис, больше он оттуда уже не ушёл. Сам для себя решил, что его взяли на работу. Сидеть у компьютера ему понравилось больше, чем красить и белить подъезды.

А когда понял, что посреднические услуги оплачиваются гораздо больше, чем работа, которую непосредственно делают исполнители, и даже спросил, не наезжал ли на Риту рэкет, и удивился, когда она сказала, что Бог миловал. Это ей тоже показалось странным, поскольку тон его вопросов был таков, что дураки они эти рэкеты, что он бы такую возможность не упустил. Хотя денег особенно много и не было. Заплатить за квартиру, за аренду офиса, на бумагу, на заправку картриджа, ну, и на еду. Всё! Одежду покупали, когда клиентов было много.

Так вот и остался, вроде как на работу устроился. Хотя Рита позвала его только на один день. Теперь он уже был не совсем тихий интеллектуал. Он срывался, кричал, матерился, потом отходил, просил прощения. Однажды выпил и стал бить Антона за то, что тот не приходил вовремя на работу, а сам берет деньги у Риты на наркотики. Обороняясь, Антон огрызался, и у него вылетело как-то само собой «пидор». Это было всё.

Как поняла Рита, с Виктором надо было говорить вообще осторожно, поскольку по зоновским законам, за каждое слово нужно нести ответ. Когда его кое как вытолкали из квартиры, он побежал к себе домой за ножом, чтобы убить Антона. Виктора уговаривали соседи, мать Риты, сын, чтобы он не возвращался в квартиру к Рите. Чтобы он не вернулся обратно, Рита повела его в квартиру к его матери, и осталась там сама. Так началось их сожительство, или, как говорят, гражданский брак. Рита поняла, что она наступила опять на те же грабли. Всех вспомнила, кто предупреждал…

Для Витьки как будто кто-то заранее расписал его выход на волю и Риту поставил на его пути. Сыновья уже взрослые, одному 24, другому 25 и за всё время, пока она жила без мужа, ни один мужчина никогда не оставался в доме на ночь. А здесь будто как заранее написанный сценарий. Сначала Антон ушёл, затем звонок Кости, затем драка с Антоном. Всё одно к одному. Не будь этих обстоятельств, может быть, всё было бы по-другому. Когда мать Риты узнала, что бывший сосед теперь сожитель дочери, она плакала., говорила, что он псих, а Рита сошла с ума, связавшись с зэком.

– Мам, ты знаешь, я сейчас это поняла. Но я вляпалась, и хорошо вляпалась, от него теперь фиг отделаешься. Посмотрим, может, ещё всё наладится.

– Не верю я, – отвечала мать. – Он же был псих, ещё до того, как сесть. С топором по району бегал, каждый день с кем-нибудь дрался.

Мать Риты жила в деревне, и Рита каждые выходные ездила к ней помочь дров поколоть, воды натаскать. Виктор тоже ездил с ней, но долго не мог что-то делать, нервничал, говорил, что не обязательно за один вечер всё сделать, можно и потом когда-нибудь. Стал колоть дрова и сломал все топоры. Рита очень скоро поняла, что он гораздо слабее во всех отношениях, чем сам о себе говорил, и хотел, чтобы все так о нём думали. Часто отдыхал, курил, а когда Рита начинала что-то делать сама, нервничал, срывался и кричал.

Поскольку они теперь жили и работали вместе, стала думать о том, то его надо одеть и вставить зубы. Ирина Алексеевна отдала ему золотое кольцо-печатку, которое хранила 18 лет, он надел его на указательный палец и так ходил: с кольцом на руке и беззубым ртом. Зубы он хотел поставить золотые. Рита говорила, что сейчас никто с такими не ходит, что белые и дешевле и лучше. Ей было обидно, что он вроде как изображает из себя мужчину и в то же время с неё, с женщины берёт деньги. Дала ему 150 долларов и через несколько дней он уже был при зубах. Дала деньги на получение документов. Поскольку жили они в квартире его матери, то пришлось взять на себя и квартплату. А он уже срывался по всяким пустякам.

– Ты не баба! – орал он на Риту в присутствии своей матери. – Как ты готовишь? Кто тебя так учил? Тюремная баланда и то лучше… Да откуда ты такая взялась? Кобёл ты, а не баба!

Рита плакала, порывалась уйти. Ирина Алексеевну вступалась за неё, за что доставалось и матери. Минут через двадцать вроде отходил и просил у обеих прощения. Спал крепко, однако стоило до него дотронуться, он сонный бил кулаком или ладошкой, при этом изрыгал страшные ругательства. Подруги говорили, потерпи, он ещё не отошёл от тех 18 лет, которые провёл в заключении, наладится всё. Другие же говорили, нет, это не тот человек, с которым можно состариться и жить спокойно в старости. Ирина Алексеевна нотариально заверила завещание на квартиру на Виктора и уехала к родственникам в другой город.

Приближался новый год, а ни работы, ни денег не было. Такая уж посредническая работа. Есть клиенты, есть работа, есть деньги. Нет клиентов, нет ничего. Антон с подружкой встречали новый год дома у Риты. Рита приготовила и все, и пошла с Виктором в его квартиру. Звать на новый год никого не собирались, поскольку ни продуктов, ни выпивки много не было. Виктор не возражал, что новый год они встретят вдвоём. Где-то в пол-одиннадцатого ночи позвонил друг Виктора Алексей, сказал, что денег нет, ничего нет, но он идёт к ним в гости, и не один, а с подружкой.

Рита не любила Лёху. Взрослый мужик, сроду денег нет, ходит занимает у всех, пьёт, не работает. Вот и пожалуйста. И не сидел ни разу, а так же к работе вроде и не приспособлен. Не любила его и Ирина Алексеевна, поскольку с Сашкой когда-то трагедия произошла именно в Лехиной квартире. Пришёл он, правда, один.

Рита стала готовить на стол. Вытащив из банки консервированные помидоры, она решила поставить одну тарелку целыми, а в другую нарезать с луком, заправив маслом. Когда Виктор увидел, что она режет помидоры, начал кричать, что так делают только абсолютные идиоты, сволочи, стервы, суки, и так далее. Рита молчала и ждала, когда у него пройдёт психоз, а слёзы катились по щекам. А он вдруг замолчал, открыл входную дверь, вышел на площадку и оттуда бегом со всего маху стал биться головой сначала об холодильник, потом об стенку.

– Сука! Тварь! Пидараска!

Вышел на площадку, сел на лестнице и замолчал. Так в тишине прошло минут пятнадцать. Потом снова стал орать на Риту. Она молчала. Поорав так минут пять, он подошёл к ней и стал просить прощения.

– Прости меня, пожалуйста! Ну, псих я, псих, ну, что тут поделаешь?

Встретили новый год, позвонила Надежда, мать подружки Антона, пригласила в гости. Собрав со стола всё, что осталось, они пошли в гости и новый год прошёл сравнительно спокойно. Виктор там заснул, а за Ритой всю ночь бегал брат Надежды, жена которого тоже спала. Рита боялась, что Виктор проснётся и будет драка. Но всё обошлось, проснулся он только утром, когда уже все почти спали. А через месяц в феврале Антона посадили за наркотики. Немного погодя, за это же сел Костя, а затем посадили и подружку Антона. Рита пошла жить в свою квартиру.

Мать Кости за время отсутствия Виктора только официально выходила замуж раза три, а неофициально бесконечно. От второго брака у неё была дочь, которая жила не с ней, а с отцом. Она сильно пила и хотя была моложе Виктора, выглядела намного старше Риты. Когда ещё Костя был дома, она постоянно дергала Виктора, звонила ему, и он со всех ног бежал её спасать, но, придя к ней, устраивал скандалы, так, по крайней мере, он говорил Рите. Однако частенько приходил от неё выпивши.

Собиравшийся там народ, видимо, гораздо ближе был Виктору, однако там никогда не было ни денег, ни еды. Так уж получается, что люди, не представляющие, казалось бы, для общества никакой ценности, всё ещё думают о себе, как о ком-то значительном в этой жизни. И, конечно же, они не видят различия между теми, кто не имеет красных носов, и по утрам не роется в помойках в поисках пустых бутылок. И эта компания вместе с бывшей женой наперебой говорили Виктору, что он с ума сошёл, сошёлся со старухой на восемь лет старше. Возвращаясь, Виктор устраивал разборки с Ритой.

– Мне все говорят, что я связался со старухой.

– Это, оказывается, ты связался? – переспрашивала Рита. Кто ж тебе мешает уйти к молодой или сойтись со своей бывшей женой. Как мне всё надоело! Знаешь, у меня и так проблем хватает. Живи сам! А я сама!

Виктор вроде как опомнится, снова просит прощения и жизнь такая продолжается дальше. Работы не было, стали давать объявления на ремонт квартир и офисов. К Виктору присоединились два его друга. Попался один большой заказ и его друг детства Сергей взял на себя права подрядчика. Все вроде стали заниматься делом.

Прошло полгода, и это уже был не тот Виктор, который пришел первый раз к Рите. Он ходил в костюме при галстуке с пейджером и папочкой. Все вокруг удивлялись, что он так быстро поднялся. Однако деньги по-прежнему зарабатывала Рита, а если Виктор давал ей хоть сколько-нибудь из заработанных им, то обязательно поднимал скандал из-за какой-нибудь ерунды. Рита платила и за его и за свою квартиру, помогала матери, старшему сыну, младшему и сыну Виктора посылала посылки. Рита все чаще стала замечать за Виктором, что он находится в странном состоянии. Вроде как пьяный, а запаха нет, спрашивала, в чём дело, отговаривался, выпил пива или покурил анаши.

– Слушай, – говорила Рита, – мне всё равно, что это: анаша, героин, кокаин, без разницы, но ты в таком состоянии работать скоро совсем не сможешь.

Такое его состояние стало заметно и рабочим, которыми руководил по решению Сергея. И ещё… Он везде дрался. На улице, на работе, в гостях. В гости шли вместе, а уходить иногда и в два часа ночи и в чужом районе приходилось одной, поскольку у Виктора начинались разборки. Причём, создаваемые проблемы, им самим не решались. В его разборки включались друзья, а Виктор хотел казаться суперменом, державшим 18 лет назад свой район в страхе. Однако почти всегда затеянная драка оказывалась не в его пользу, оставались синяки и ссадины. От его интеллектуальной речи не осталось и следа, она теперь изобиловала матами, нормальные слова служили только для их связки. И не только Рита узнавала о себе, какая она есть на самом деле, но и те, кто работал под его началом. Учил профессиональных строителей строить, хотя сам в этом абсолютно ничего не смыслил.

Так прошло ещё полгода. Жили то у него в квартире, то у неё. Однажды, когда он начал орать на Риту, обзывая по-всякому, напоминая снова, что она не баба, а кобёл, что в доме никогда порядка нет, то ли дело у Светки…

– Извини меня, пожалуйста, – оправдывалась Рита. – Я деньги зарабатываю, и ту же Светку могу позвать к себе, заплатить ей, и она наведёт у меня порядок. А ты забыл, что в самом начале говорил мне, забыл? Ты говорил, что ты мужик, так сделай из меня женщину, освободи от работы, а потом требуй по заслугам, порядок, еду.

– Скажите, какая работящая! Да я не меньше твоего зарабатываю!

– Вот и отлично. У тебя есть прекрасная возможность доказать всем, что ты без меня вполне обойдёшься, и деньги для тебя заработать, не проблема. Вот тебе 200 долларов, поживи сам, хотя бы недели три. Дай мне отдохнуть от тебя немного.

Странно, но опять, видать, забыл, что гордый. Деньги взял, собрал вещи и ушёл, но не просто ушёл, а сказал, что она ковырялка, и чтоб продолжала в том же духе. Проглотив оскорбление, Рита спокойно сказала:

– Я только очень тебя прошу, пожалуйста, заплати за квартиру и пошли посылку Косте.

Он ушёл, а где-то через полчаса пришёл его друг Лёха.

– А где хозяин?

– А я его отправила домой жить. Отдохнул годик, пусть теперь сам попробует. Деньги ему дала, и отправила.

Лёха молча ушёл, а через полчаса прибежал Виктор, и с кулаками набросился на Риту. Ох, уж эти мужики, языки, как помело. Лёха, небось, что-то наговорил. Сколько раз надо убеждаться, что языки у мужиков ещё хуже, чем у баб. И точно.

– Ты, сука! – начал изливать свои претензии Виктор, при этом, намахиваясь кулаком на Риту. – Эти деньги ты от сердца оторвала? Да я не меньше твоего работаю! И не меньше твоего зарабатываю. – Он схватил её за плечи и стал трясти, как грушу. – Мандавошка, пидараска, кобёл недорезанный!

– Ты за метлой-то следи.

– А ты поучи меня, сука! – И он замахнулся на неё кулаком.

Рита сжалась и приготовилась к худшему. Но он слегка задел её по голове, потом схватил в охапку и бросил на кровать.

– Что, ковырялка, ты зачем моим друзьям такое говоришь?

– Ах, молодец, сильный! Настоящий мужик, с женщиной справишься. Я тебе деньги твои дала. Те, которые ты мне дал, когда тебе на ремонте аванс дали. Вот их я тебе и отдала обратно. И я не возражаю, я согласна, что я кто только ни есть, а деньги ты можешь сам зарабатывать. Вот и пожалуйста, занимайся, чем хочешь, я тебе показала всё, чем можно на воле заниматься.

– Ты мне клиентов своих отдай!

– А вот это уж извини. Клиентов нарабатывай сам. Не надо воспринимать меня, как зону, где вам все обязаны, и если мяса в суп не доложили, орать. Я тебе ничем не обязана. Ты мне не отец, не мать, не сын, не брат и даже не муж. Ты мне сожитель! Понимаешь? Ты мне никто.

Виктор схватил её за плечо и больно сжал. Рита не кричала, а спокойно сказала:

– Замечательно, – поднимаясь с кровати, говорила она. – Я теперь поняла, настоящий мужик это тот, кто может справиться с обычной женщиной,.. не каратисткой. Ну, что же ты, давай, бей, можешь убить. Спасибо скажу. Чем такая жизнь, лучше уж никакой.

Он замахнулся, но потом заорал так, будто его режут, и бегом бросился из квартиры.

У Риты была собака Альфа, которая вот-вот должна ощениться. Виктор позвонил на следующий день, как ни в чём ни бывало, и предложил свои услуги, поскольку Рите нужно было работать, а он пока не работает и может забрать собаку. Рита не возражала, но поскольку привыкла ничего не выбрасывать из еды и покупать для собаки кости, то для собаки приносила продукты. На третий день поняла, что денег у Виктора уже нет, холодильник пуст, с сигарет «Соверен» перешёл на «Полёт». Спросила, заплатил ли он за квартиру, говорил, заплатил. Больше ни о чём не спрашивала.

Приближался день рождения Виктора. Были противоречивые чувства. Как у Экзюпери, мы отвечаем за всех, кого приручили. И вроде не поздравить неудобно и поздравлять не хотелось. Позвонила его другу Сергею, сказала, что поздравить вроде надо, но одна она не пойдёт. Договорились пойти вместе. Рита напекла беляшей, взяла колбасы, бутылку шампанского, небольшой подарок. И то, что принесла, то и было на столе. Правда, Виктор приготовил горячее: гречку с подливом. Гречка осталась ещё с запасов матери, а мясо для подлива нарезал, видимо, с косточек, которые Рита приносила для собаки. Посидели чисто символически, поздравили и пошли по домам.

Через неделю у Виктора не было денег даже на «Полёт». Рита приходила через день приносила собаке еду и оставляла на столе сигареты. Виктор делал вид, что не замечал таких жестов, он не кричал, однако и не извинялся.

Сергей предложил Рите работу. Она спросила, можно ли к этому подключить Виктора, поскольку, как ей кажется, денег у него вообще нет. Пусть заработает немного. Сергей не возражал, а Виктор обрадовался этому, пришёл к ней вместе с собакой и щенками, уселся за компьютер и больше не помышлял возвращаться обратно. Рита подумала, что закончат работу, и хватит опекать.

Виктор прощения не просил, наверное, потому что гордый. Но и не кричал, молча делал то, что говорила Рита, и оставался на ночь. Однажды ей нужно было набрать текст, она уселась за компьютер и ушла в работу. Вдруг почувствовала запах уксуса, Бросила всё, и на кухню. Виктор варил в маленькой кастрюльке опий.

– Ничего себе! Молодец! Не хватало мне ещё этого. Ты что делаешь? Мне наркомана одного во как хватает!

– Это я не себе, это я Джону.

– Да мне какая разница. Себе, не себе! Ты что, вообще охренел?

И говорила, и кричала, а он продолжал своё. Доварил, соскрёб, разложил по пакетикам и ушёл.

Рита замечала за ним уже давно, что он вроде как зависал, но вот так явно и открыто поймала первый раз. Уже через неделю их знакомства она видела, что он какой-то странный бывает, то необычайно разговорчивый, причем говорит порой не по теме, а непонятно что, то сидит и спит. Начинала допытываться, отговорки были точь в точь, как у Антона, то он всю ночь не спал, а мотивировал это тем, что накурился анаши. Клялся, божился, что больше такое с ним не повторится, но через день-два-три снова впадал в похожее состояние. Ругаться, только нервы трепать, думала Рита, вот доделают дело и пусть уходит. Вот, оказывается, куда деньги уходят. Он ведь за квартиру не заплатил, посылку сыну не послал. Когда Рита рассказала о происшествии другу Сергею, то и он не обрадовал. Виктор и ему в работе не помогал, а своим странным поведением только позорил его.

Дело вроде доделали, но Сергей рассчитался, но денег хватило только заплатить квартплату за обе квартиры, причём за квартиру Виктора за два месяца.

Приехала Ирина Алексеевна. Были они в квартире матери, Виктор пошёл в ванну мыться, Ирина Алексеевна и Рита пили чай на кухне. Ирина Алексеевна протянула руку на подоконник, взяла свёрнутое полотенце, развернула его, а там два шприца.

– Рита, и это что?

– А это вот это. И я с этим устала бороться.

– Но ведь он же, когда вернулся, не был таким!

– А вот в этом вы ошибаетесь. Он в первый месяц на воле три раза укололся. Когда мне в этом признался, сказал, что всего лишь три раза укололся.

Когда Виктор вышел из ванны, Ирина Алексеевна показала ему шприцы.

– Что это такое? – и заплакала. – Да что за наказание? Думала, вернёшься, буду за тобой, как за каменной стеной. А оно что? Кормилец называется. Я повешаюсь, чем так мучиться.

Виктор молча оделся и вышел на улицу.

– Рита, ну, скажи, что мне делать? – спрашивала Ирина Алексеевна.

– А мне что делать? Как он со мной обращается, вы знаете. И ко всему ещё и наркоман. Мне что делать? Я думала, ладно, первое время он ещё не отошёл от зоны. Помните, как он спал? Подходишь его будить, а он руки выставляет, и сразу ударить старается. Сейчас просыпается спокойно.

– Помнишь, мы на кладбище ездили? Он мне говорил тогда ещё, лучше бы я умер или обратно в зону пошёл.

– Знаете, Ирина Алексеевна, мне его жалко иногда. Он поначалу старался работать, а у него не получалось. Просто неправильно это, что он начал с руководящей должности. Гонору много, а знаний и опыта никаких. А последнее время ему зона снится. Говорит один раз, зона приснилась, прямо счастливый проснулся. А другой раз говорит, так хочу в тюрьму, хоть на месяц, хоть на полтора.

– Тяжело ему.

– А ещё иногда просит бить его кулаками по голове, по спине, как будто ему милицейских палок не хватает.

– Не знаю, как уезжать, как его здесь оставлять?

– Как? Ему 46 лет. И что теперь? Может, соску ему купить? Хоть с вами, хоть без вас, будет не так, как мы хотим, а как он захочет. Не знаю, всё-таки вся его молодость там прошла. У них там даже говорят не так, и вообще понятия о жизни другие.

– Прости меня. Господи, но лучше бы он умер. Один раз поплакала бы, да уже бы не нервничала так.

– Ой, не знаю. Мне-то он, конечно, такой не нужен. У меня уже есть такой подарочек – Антон. Сколько вам лет?

– Шестьдесят три…

– Вот-вот, и я боюсь, что мне до гробовой доски с сыном мучиться. Зачем мне ещё и ваш? Этому дураку сорок шесть, не мальчик же. Всё о гордости говорил, бравировал, мужик! А на самом деле – тряпка! Чего ему не хватало? Дали, казалось, больше, чем достаточно. Передача на телевидении, статья в газете, зубы вставили, документы получил, на работу устроили. Где ж его сила, если не может сам с собой справиться? Зато уж меня по-всякому обзывает и с кулаками набрасывался.

Прошло полчаса, Рита собралась идти домой и тут Виктор появился.

– Где ты был? – спросила мать.

– За сигаретами ходил.

Через неделю Ирина Алексеевна уехала. Ещё три месяца Виктор был с Ритой. Но он всё чаще уходил в свою квартиру, потом и совсем туда перебрался. Однако каждый день, как в благотворительную столовую, приходил к Рите. Она ставила на стол еду, сигареты, деньги. Он молча ел, молча брал сигареты, деньги и уходил.

Работы не было, и деньги тоже кончились. А он звонил и просил денег. И упрекал своих друзей, что они, видно, что-то про него наговорили Ритке. У него спрашивали:

– А за что она тебе должна их давать? Кто ты ей такой?

– Да никто! А вот доил, дою, и буду доить. А не будет давать, я её общаку сдам, пусть пощиплют, если не хочет по-хорошему.

Он говорил друзьям, а они тут же ей звонили и пересказывали всё.

– Нормально, – отвечала Рита. – Нормально. Только дурак, что мне яму роет, сам в неё попадёт.

Однажды ей позвонили в два часа ночи и сказали, что она вляпалась в такое дерьмо, не упаси Господи. Витька на ментов работает, они ему ширевом платят, и он про неё им чего только ни наплёл. Да ещё и про детей её. И посоветовали пересмотреть всё, не оставил ли он чего.

– Да вроде всё пересмотрела. Люд, ты не температурь, всё нормально. Существует закон Космоса, по которому все возвращается, что кому-то посылаешь, всё к нему и вернётся. Вот ведь сколько раз говорили, что мужикам нельзя доверять. Им показывать можно только до колен. И ни в коем случает нельзя жить с тем, с кем работаешь, или работаешь с тем, с кем живёшь. Сколько можно убеждаться, что самый близкий человек может оказаться самым опасным врагом. Но ничего, Люда, ты успокойся, а я переживу…

Трубку положила, но спать не могла. У Проспера Мериме есть новелла «Маттео Фальконе». Суть такова. Уголовник сбегает из тюрьмы, попадает в посёлок, за ним гонятся полицейские. Уголовник видит мальчика, снимает часы и просит его спрятать. Тот указывает на стог сена. Появляются полицейские и дают мальчику денег, и тот показывает, где спрятался уголовник. Возвращается отец мальчика Маттео Фальконе, узнает, что сделал его сын, берёт ружьё, отводит сына в поле и расстреливает, говоря, что в роду Фальконе никогда не было предателей.

Как трудно сознавать, что тебя предают твои близкие, которые знают о тебе всё. Почему всё так? Почему Иуда предал Христа. Но Иуда Искариот личность неординарная, он точно знал, что ему надо предать Иисуса, потому что тот сам его просил сделать это. Иуда взял на себя миссию быть предателем, и за это быть проклятым во веки веков. И сделал он это потому, что у Иисуса была другая миссия – взять на себя грехи людские. И тот и другой знали, на что шли. Может быть, и Рите тоже такое предательство посылается, как испытание. Бог не наказывает, он испытывает, а Антихрист всего лишь исполняет его волю и никогда не сможет стать выше Бога или на его уровень.

И что же в этой ситуации делать Рите? Все религии учат, что надо прощать. Бог дал, бог взял, и ещё даст. А у неё по нумерологии жизнь предпоследняя… Ей нужно в этой жизни со всеми расплатиться. Видимо, и Виктору она задолжала когда-то в прошлых жизнях. Перед Богом вообще нет виноватых, поскольку и тот, кто убивает, грабит, и тот, кого убивают и грабят, выходят из дома, спросив благословения Господа. И он ведёт того и другого по тому пути, который ещё до рождения был им предопределён. Наверное, для того, кого убивают, это не всегда зло, значит, именно в таком возрасте душа его необходима в том мире. А для близких – это потеря, травма, испытание.

Есть ещё версия о том, что мы всего лишь жидкие кристаллы, и являемся проводниками энергии между Землёй и Космосом. А энергию Космосу гораздо легче получать, когда человек находится в состоянии покоя, во сне, или когда он в алкогольном или наркотическом состоянии. Или от безвольных личностей. Так что в космическом масштабе, каждый человек необходим Космосу. Наибольший выброс энергии происходит, когда проявляется агрессия или случается радость.

Большой выброс энергии происходит на полях сражений, где освобождаются от тел сгустки энергии, двигавшие тело, устремляются в Космос. Если этот сгусток энергии не оброс чернотой, он устремляется за пределы Земли. Если же он ещё не настолько продвинут, чтобы продолжить своё развитие в Космосе, остаётся где-то рядом, чтобы, пройдя какой-то путь обучения, вернуться на Землю и продолжить свой путь к воссоединению с Богом.

У многих, в том числе у её сына Антона, у Виктора преобладают инстинкты, а не разум. Живут эмоциями. И чтобы окружающим принести меньше неудобств, Космос блокирует их инстинкты наркотиками, алкоголем, либо инвалидным креслом, поскольку они пришли в этот мир учиться. Так что надо и ей успокоиться и жить дальше, и ни в коем случае не желать кому-то зла. Ведь очень часто её плохие желания Космос материализует, вроде как мстит за неё. Только вот радости и удовлетворения это не приносит.

Три месяца после своего окончательного ухода продержался Виктор на воле. Несколько раз ловили его с наркотиками, он звонил друзьям, те – Рите. Три раза его выручали, заплатив за него деньги. А последний раз позвонить разрешили только через двое суток, когда машина закрутилась, и дело уже перешло от оперативников к следователю. Приехала Ирина Алексеевна. Объявился Женя, друг Виктора. Он стал звонить Ирине Алексеевна, говоря, что всё ещё можно поправить, нужны деньги, немного, всего сто долларов. У неё столько не было.

Она получила за три месяца пенсию, заняла у соседей, набрала только восемьдесят, их и отдала Женьке. Он ушёл и больше не появлялся и не звонил, и Витька тоже не вернулся. Тогда она позвонила Рите. У Риты денег не было, но она решила позвонить Стасу, может, тот захочет продолжить тему, снимет про него сюжет и тем самым, возможно, поможет ему. Однако Стас наотрез отказался, сказав:

– Я думал, он мужик, а он слюнтяем оказался…

Тогда Рита написала ходатайство от своего предприятия, характеристику, выступила общественным защитником. Жалко было Ирину Алексеевну. На суд никто из друзей не пришёл. Были только мать, да Рита. Ирина Алексеевна жалобным голосом просила не лишать её единственного кормильца. Рита выступила в качестве защитника, и ей показалось, он поверил во всё, что они с матерью про него говорили. Что он и работник хороший, и сын замечательный, и кормилец единственный.., оставивший матери долг по квартплате за четыре месяца. Суд всё это учёл и дали ему год.

Когда Ирина Алексеевна и Рита пришли домой к Ирине Алексеевне стали смотреть вещи. Рита хотела забрать газовую плитку, которую покупала в офис, взять кое что из инструментов, которые давала Виктору, когда тот пошёл работать. Но всего этого не было. Нашли квитанцию, по которой он раз шесть сдавал в ломбард кольцо-печатку, которое мать хранила 18 лет. Последний раз он так и не выкупил его.

– А мне обидно, – сказала Рита. – У меня приятельница целую челюсть за три тысячи тенге поставила – это 20 долларов. Он же ходил с печаткой, а на зубы с меня взял 150 долларов. Ладно бы, печатка осталась, а то ведь всё равно проколол.

– Да дурак, что и говорить. Чего вот не хватало человеку?

Ирина Алексеевна стала осматривать шкафы, где, что есть, что можно было бы продать, поскольку Женька с деньгами исчез, ничего не вернул, а за квартиру единственный кормилец четыре месяца не платил.

– Вы знаете, не может быть, чтоб у него за четыре месяца не было уплачено, я ему последний раз давала деньги три месяца назад, чтобы он заплатил.

– Зачем давала? Почему сама не заплатила?

– Интересно, а что это вы на меня голос повышаете? Я не обязана была ни платить, ни давать ему, чтобы заплатил, но мне тогда просто некогда было.

– Ой, прости меня. Конечно, ты не обязана. Итак, сколько его, дурака, тянула.

– Ладно, я пойду.

– Ну, ты не обижайся на меня.

Рита ушла, по дороге думала, почему всё так? Они говорили как-то с Лилькиной матерью, что и Лилька и Антон ужасные психи, и если бы они не кололись, то тогда бы пили, а когда они выпьют, оба становятся агрессивными, и могли бы запросто кого-нибудь убить. Да, ёлки зелёные, да уже легализовали бы эти наркотики, пусть, кто хочет, травит себя и губит жизнь. Сколько уже умерли от передозировок! У одноклассницы сын от этого умер. А в их районе за полгода трое умерли. Как жить-то с ними? И говорят, то это болезнь. Но это не болезнь, это просто дополнительная статья доходов для оперативных работников.

Антон уже не первый раз ушёл на зону, а когда возвращается, то за полгода жизни на воле, всё из дома утаскивает, продаёт за бесценок: машинку пишущую, утюг, хрустальные вазы. Последний раз из ценных вещей остались компьютер, телевизор и холодильник.

– Не знаю, – говорит, – как помочь вам, – чуть не плача говорит старший сын. – Ведь вы у меня самые близкие и родные люди, роднее нет. Смотрю на тебя, ты как будто вместе с ним на игле сидишь. Выкупаешь его, выкупаешь, а на кого сама похожа? О здоровье бы своём подумала. С сердцем мучаешься, есть не можешь…

Что ответить ему? Когда начинаешь думать о Космосе, о его законах, так вроде понятно, зачем нужны наркоманы, алкоголики и вообще вся эта жизнь… Всё ясно, всё можно объяснить. Но почему же эти знания не помогают жить? Почему так трудно? И почему, когда вспоминаешь прошлое, то ничего придумать не можешь, кроме того, что было уже сделано в окружении тех людей и обстоятельств. Нам только создают иллюзию свободы выбора, а на самом деле эта свобода ограничена рамками вложенной в нас программы. У кого-то семнадцать вариантов, у кого-то их только пять, у кого-то и того меньше. И если должно что-то произойти, то на любой из выбранных дорог встретишь именно тех людей, которые подведут к такому твоему поступку или событию.

Зачем вот ей нужен был этот Витька? Держала бы его на расстоянии и помогала бы, как просто товарищ. Нельзя быть слишком доброй и всех жалеть. Доброта – хуже воровства. Добрыми делами дорога в ад вымощена. Почему? Потому что, по крайней мере, её добрые дела ни к чему хорошему не привели. Если бы Витьке всё на блюдечке не преподнесли сразу с самого начала, он бы сам всего добивался. Даже кошка привыкает к тому, чем её начали кормить. И начинает требовать своё. Кошке кажется, что ей все вокруг обязаны. Человек такой же. А женщины добрые, они не могут быть товарищем мужчине, всё обязательно заканчивается постелью. Может быть, это она виновата, что он обратно пошёл?

Да нет. Он просто понять должен был, что неправильно себя вёл. Вот и получил своё. Да, главное, она-то сама, куда въехала на этих добрых делах? Выходит, тоже получила своё. Нельзя быть доброй, надо быть ещё немножко злой. Но не получается… Ладно уж, чего жалеть о том, что уже произошло, надо дальше жить. А может быть, это у нас тюрьма? Но если так, то всё равно у каждого свой срок и своя судьба… И, как ни странно, а желания исполняются. Хотел он отдохнуть год, вот и поставили на его пути такую вот добрую дурочку…

Ирина Алексеевна проснулась от жуткой боли в груди. На тумбочке рядом с кроватью стоял корвалол и стакан воды. Накапала сорок капель в ложку, выпила, запила водой. Вспомнила, оказывается, ключи остались в двери. Так нельзя. А если умрёт? У подруги есть ключи, но она сможет попасть сюда, если в дверях не будет ключей. Такое состояние она испытывала не впервые. Сама по себе смерть не страшна. Умерла и умерла. Гораздо страшнее, что доставишь близким людям хлопоты.

Странно… Когда умираешь, боли не чувствуешь, наступает спокойствие, тишина и чувство законченности всех дел, как будто сдан последний экзамен, тебе выдали диплом, а что с ним делать дальше ещё не знаешь, и даже нет уверенности, что вместе с этой синенькой корочкой получены какие-то знания, определяющие степень или ступень твоего развития. Понятно, что за этим должна последовать какая-то жизнь, но пока тишина и покой, будто и не существует в мире ничего и никого…

Но возвращающаяся боль делает этот мир реальным. Она не сразу появляется, сначала сжимает мышцы внутри, затем пронизывает всё тело, сосредоточиваясь в одном месте в сердце, затем меж рёбер груди, поднимаясь выше. И вот уже ломит зубы, а мозг лихорадочно выдаёт проблемы. Самая главная и неотложная: заплатить за квартиру хотя бы за два месяца, пустить квартирантов и договориться с подругой, чтобы она каждый месяц забирала деньги за аренду, чтобы, когда вернётся Витька, у неё были деньги.

Восемнадцать лет она ждала его. Работала на двух, а то и трех работах, получала крохи, но и из них каждый месяц посылала посылки, да ещё раз в год ездила на свидания. Кажется, стерпела бы любую боль, любое испытание вынесла, было б хорошо сыну. Понятны страдания матери распятого Христа. Наверное, каждая из матерей, представив на кресте своего сына, хотела бы оказаться там вместо него. Однако, если точно знать, что жертва матери принесёт счастье её ребёнку. Но! У каждого свой крест. И её жизнь – это её жизнь, а его жизнь – это жизнь другая! Это его жизнь, не её.

Как она надеялась все эти восемнадцать лет! Думала, вернётся, жизнь у них пойдёт без забот и хлопот, будет она за ним, как за каменной стеной. По крайней мере, работать уже на трех работах не надо будет. Женится… Она и невесту ему подготовила, соседку со второго этажа. А он нашёл себе другую. Правда, Рита намного больше ему дала, чем дала бы та, которую готовила Ирина Алексеевна. Хотя как сказать… Может быть, с этой старался бы сам что-то сделать, а не надеялся на кого-то.

Рита была их соседкой когда-то. Ей показалось романтичным, что человек без выхода на волю отсидел восемнадцать лет. Благодаря ей, вышла целая полоса в газете о нём, на телевидении передача на полчаса. Благодаря этому, его нашли старые друзья. Те, что были с ним восемнадцать лет назад.

Рита сошлась с ним. Одела его, обула, дала деньги на получение документов, на зубы, Ирине Алексеевне помогала, за их квартиру платила, покупала продукты, давала деньги. Словом, повезло дураку, да и Ирине Алексеевне вместе с ним.

Рита и с работой ему помогла. Да и старался он вроде. Ирине Алексеевне казалось, что у сына всё получается. Витька ходил в костюме, при галстуке, с папкой и пейджером. Однако был какой-то странный. Смотрел телевизор, а глаза закрывались, голова падала на плечи, зрачки выкатывались, а отговорка одна: плохо спал. Затем стали попадаться шприцы, на что у него также был готов ответ: у него туберкулёз, он делает себе уколы.

Хотелось этому верить, и Ирина Алексеевна верила. Сделала на сына завещание на квартиру и уехала к родственникам в другой город. Хотя перед отъездом Рита говорила ей:

– Вы знаете, Ирина Алексеевна, Виктор ваш – наркоман. Причём колоться стал сразу, как вышел, хотя и говорил, что у него сила воли, что он на зоне кололся, но за год до выхода бросил. Говорил ещё, что его за эти годы не сломали. Всё это неправда. И ещё… ему не нужна женщина в постели. Поначалу ему, видимо, было любопытно, не потерял ли квалификацию… Сейчас успокоился и, мне кажется, у него больше к мужчинам интерес…

Ирина Алексеевна проглотила эти слова и старалась забыть. А сейчас память выдаёт всё сполна. Ещё Рита рассказывала, как он заставлял её бить его по голове или по спине, как будто ему не хватало милицейских дубинок. Неужели к этому тоже можно привыкнуть и побои будут вместо массажа? А ещё он говорил, что хочет умереть или вернуться обратно в зону. Мечты сбываются.

Работать он не мог. Хотя ему самому физически делать ничего не надо было, не мог руководить людьми, поскольку не знал сам, как делать ту работу, которую требовал. Однако перед рабочими всё ещё пытался выставить себя знатоком и в спорах переходил на маты, а порой и мордобой.

Рита выдержала полтора года. Когда они окончательно расстались, через три месяца его задержали с героином. Рите он такой, конечно, не нужен, поскольку романтическая настроенность увидеть в нём Робин Гуда или Джеймса Бонда с успехом провалилась. Сделать из него графа Монте Кристо тоже не получилось. Он оказался всего лишь наркоманом, балластом, от которого совершенно нет пользы, и который тяжестью своей тянет на дно, и терпеть такое под силу только матери. Рите он не нужен, а куда деваться Ирине Алексеевне? Сын ведь. Хорошего и благополучного можно выгнать из дома, или самой уйти от него, он не пропадёт. А плохого куда выгонишь? Куда уйдёшь от него? Кому он нужен? Как-то подруга, такая же горемыка с двумя сыновьями наркоманами, которые по очереди выходят из тюрьмы, и снова туда же уходят, сказала ей:

– Мы с тобой, Ира, божьи люди, божьи человеки, мы всегда с богом, потому что у нас всё плохо. Мы каждый день взываем к нему, как к скорой помощи, только он нас почему-то не слышит. Может, просим очень много, а может быть, не так просим…

Так, разговаривая то с Богом, то с собой, в желании разгадать прошлое, заглянуть в будущее рождается ещё больше вопросов, в поисках ответов на которые, мы мыслим, живем, надеемся…

Корвалол в организме растворился, боль отступила, надо жить дальше… А как? Почему жизнь её сложилась так, а не иначе? Каждый день сто тысяч почему? Каждый день сдаём экзамены на зрелость. Солнце заглянуло в окно, почему-то захотелось петь… А, может быть, не так уж всё плохо? Может быть, всё ещё будет хорошо…

Отзывов пока нет.