Бесконечное движение атомов…Огромный мир под микроскопом… И на первый взгляд, будто хаос, царящий в нём. А не похож ли он на наш мир, людской? Снуём, как они же, туда-сюда, с кем-то соединяемся, разъединяемся, едем, летим, чем-то постоянно недовольные, чего-то ждём, чего-то ищем. Хотим познать главный смысл жизни. А он, вот он, под микроскопом. Чтобы жить, чтобы существовать, необходима вторая половинка, с которой, соединившись, сможешь поделиться на множество атомов, после чего жизнь бесконечная в основе своей, и поиск, руководит которым главный инстинкт жизни – любовь, производящая для вечной жизни себе подобных. Разум подавляет инстинкты. Память, внося коррективы и в прошлое и в настоящее, порождает пороки, зависть, лень, то есть, создаёт себе препятствия, а разум идет по пути, чтобы их героически преодолеть, И всё ради одной и той же цели, единственной во все века, ради жизни на земле, ради того, чтобы соединялись и делились, ради того, чтобы существовать вечно…
1969 год. Ларисе 23 года. Баскетбол, легкая атлетика, парашютный, конный мото-спорт… Всё это позади. Путешествия по Союзу, Венгрия, Чехославакия тоже в прошлом. Странно, что нигде не чувствовала себя комфортно, такое чувство, что это всё не её. Она как будто наблюдала за собой со стороны и делала, скорее, не от того, что хотела это сделать, а просто так, если это надо кому-то или, может быть, надо было кому-то что-то доказать. Кому? Что? Написала письмо во Владивосток «Дальморепродукт» и оттуда пришёл вызов на «Александр Косарев». На работе не хотели отпускать, дома также не были в восторге от её идеи. Но она решила так. Непременно сделать по-своему. Надо ей это или не надо, но она так решила.
Правильно ли поступает? Она не знала этого. Просто ей почему-то всегда хотелось уйти или уехать. В голове чьи-то стихи печатались, как на листе бумаги. «Подари мне на прощанье билет на поезд, идущий куда-нибудь, а мне всё равно куда и зачем, лишь бы отправиться в путь. А мне всё равно, куда и зачем, лишь бы отправиться в путь. Подари на прощанье мне несколько фраз, несколько теплых фраз. А мне всё равно, какие они, лишь бы услышать их раз. А мне всё равно, какие они, это ж в последний раз… Но если услышу, нужна ты, вернись, поезд замедлит бег. А мне всё равно, что ждёт впереди, лишь бы услышать твой смех. Как бы ей хотелось, чтобы кто-нибудь сказал ей, именно ей, вот так. Стоп! Так ли уже всё плохо? И разве её не уговаривали остаться?
Почему она такая? Когда ездила поездом куда-то, смотрела в окно то на лес, то на пустыню и порой спрашивала себя, смогла бы она сойти с поезда где- нибудь на незнакомом полустанке или вообще среди пустыни? Наверное, смогла бы. А дальше что? Снова вопросы: зачем, для чего? Однажды в оперном театре поспорили, что она выйдет на сцену при полном зале зрителей, подставит ладонь ко лбу и прокричит: «Люди, где вы?. Девчонки отговорили парней, чтобы не спорили с ней, потому что знали, она всё сделает.
Совсем немного прошло времени, как она уехала из дома, а уже соскучилась по маме, братишке, подругам. Господи, как они там?
Плавзавод огромен. Это целый плавучий поселок. Шестьсот человек, из которых четыре сотни девчат со всех концов Союза. И все задают друг другу одни и те же вопросы:
- Зачем ты здесь? Зачем? Что ты хочешь от жизни? Романтики? А что это такое?
Может быть, это в двадцать одни вопросы к жизни и почти ни одного ответа, а может быть, вся жизнь – это один большой вопрос?
Жизнь непонятна, наверное, не только в двадцать, но и во все последующие годы. Существуем, или живём? И зачем вообще живём? Какая польза от нас? Кому нужны мы? Когда-то в сочинениях писала Лариса, что труд дворника также необходим и почётен, как труд академика, писателя, артиста. Ведь без дворника не скажешь о городе красивыми словами, ведь именно он, дворник, делает его чистым и красивым. Но сейчас Ларису коробит от слов «рабочая», «промтолпа», в которой она не есть личность, а всего лишь покорная овечка или маленькая и почти ненужная шестерёнка, которую, если выпадет из огромной машины, то никто и не заметит.
Романтика… Что ж это такое? Неизвестность, связанная с жаждой приключений? Штормы, шквалы, бури, холод и труд тяжелый, непосильный. Когда это всё вместе на одного, а тот не скулит, не ноет, шутит, улыбается и отыскивает в уголках души своей что-то особенно радостное. И мы принимаем это всё, если эта романтика происходит не с нами. Восхищаемся честной и правдивой душой Павла Корчагина, его бескорыстие и принципиальность вдохновляют на что-то великое и большое, чистое и настоящее.
Но когда речь заходит о нас самих, то это великое и большое напоминает огромного слона, которого, если помыть, получится большое, чистое и настоящее. Мы забываем о чести и бескорыстии, кутаемся от ветра и холода, видим мозоли на руках и не жалуемся на судьбу, мы проклинаем её. Хотим прославить мир своими делами, мечтаем о новых городах и странах, в которых перед нами будут расстилать ковры и бросать под ноги цветы. Молодым везде у нас дорога… Выходишь на неё, а тебя мордой об асфальт. Сжимаешь зубы и кулаки и думаешь, докажу ж я вам всем… Только не у каждого хватает на доказательства воли и сил.
Матери шлют телеграммы и требуют немедленного возвращения домой. Романтика… Мысли мечутся и ищут то рациональное, ради которого родился и живёшь, оправдывая окружающих тебя людей, обстоятельства, ситуации, в которые попадаешь, и себя. Сам себе адвокат. Пытаешься смотреть на всё со стороны, и тогда жизнь кажется пустой и неинтересной, чувствуешь себя вроде как наблюдателем. Ну, и пускай овечка в стаде, шестеренка в машине, пускай… Вот завод – он ведь тоже как большая машина, а люди механизмы в ней. Посмотрите внимательно на руки работниц. Одни и те же механические движения. Но это не роботы. Посмотрите на лица девчонок и сразу поймёте это. В глазах у них искры задора и неподдельной радости, что делают они одно большое и полезное дело.
Выйдут девчонки после работы на палубу, и сердце замирает от красоты и величия природы. Волны искрятся, пенятся, злятся, что они не в силах что-то сделать кораблю. Они бьются о его борта и разлетаются в мелкие брызги. А девчонки такие маленькие и хрупкие чувствуют удивительно огромную силу перед воюющей стихией. Что повлекло вас, девчонки, в безбрежные дали? Что, ребята, ищите вы далеко от родных берегов?
Да… Мысли… Они ведь тоже бывают разными. Хорошо тебе, весело, вот и кажется всё вокруг замечательным.
Лариса жила без удовольствия. Просто жила, и всё. У неё не возникало никаких желаний. Ела, потому что надо. Никогда не возникало желания, предположим, поесть винограда в феврале или арбуза в мае. Работала так же потому, что надо. Если попадала в компанию, шутила, веселилась, потому что надо. Пила, когда приставали, добавляя при этом, ну, что, если надо..., и залпом опрокидывала рюмку. Она вообще хотела жить, как надо, только вот весь вопрос в том, а как надо, если в жизни сплошные противоречия?
Мысли, мысли, но они приходят в голову помимо нашей воли. Пришли, и всё тут. Не одноклеточные же, а может быть, и у одноклеточных тоже мысли есть?
Лариса считала себя некрасивой. И имя у неё не звучное. Лариска… Что ж это за имя? Лариса – крыса, вот и вся поэзия. По улице ходила, опустив глаза в землю. Ей казалось, что все вокруг презирают её за то, что на ней не модное обыкновенное платье, не такие, какие продают через десятые руки из-под прилавка, туфли. За то, что на лице у неё угри и пигментные пятна. Очень завидовала тем некрасивым девчонкам, которые шли в окружении парней, и смеялись на всю улицу. Неужели они не знают, что они некрасивые?
Завидовала своей подруге Ирке, которая, по словам Ларисиных родственников, вылитая Баба-Яга. У той огромный нос, как у беркута, глаза на выкате и широченные бедра. Но Ирка вроде всего этого не знала. У неё лицо с чистой белой кожей, интеллигентные родители, которые не подозревали, что их дочь с восьмого класса курит, пьёт. Учась в девятом, она трахалась с парнем в подъездах, кустах, в ванне. Однако при внезапном появлении родителей Ира была пай-девочкой: юбка закрывала колени, сигарета переходила в руки кому-то из парней, никаких уличных словечек, никаких вульгарных взглядов. В семнадцать Ира вышла замуж, но только потому, что забеременела. Но сразу же после свадьбы сделала аборт, боялась огорчить родителей. На свадьбе играл оркестр, гостей было не счесть, на столах, что хочешь, включая черную и красную икру. Лариске такое и присниться не могло.
Родители оставили Ирке двухкомнатную квартиру со всем, что в ней было, сами получили ещё одну. Она понимала, что Ира живёт неправильно, но всё-таки завидовала тому, как ей всё даётся без особого труда.
Характер у Ларисы, как говорила мама, ужасный. И в минуты обиды она пророчила дочери, что та со своим характером никогда не выйдет замуж. А если и выйдет, то через неделю муж от неё сбежит. Родственники отца за её прямоту, говорили, что она вылитая Шурка, даже внешне на неё похожа. Шурка – сестра отца выходила замуж бессчётное число раз. Тётя Шура в свою очередь тоже поучала.
– Ты как пол моешь? Тебя свекровь ненавидеть будет.
На что Лариска обязательно отвечала что-нибудь резкое. Её возмущало, что мать, которая не любит родственников отца, всю жизнь втаптывавших её в грязь, лебезила перед ними, заискивала, готова была отдать последнее, когда те приходили пожаловаться на жизнь. И, конечно же, внутренним возмущением это не кончалось, она высказывала им в глаза, отбривала так, что те не знали, как ответить, но при этом повторяли избитую фразу:
– Ну, Лариска, ну, Лариска, вы с ней ещё наплачетесь, она вам ещё покажет. Это Шурка, вылитая Шурка…
И за это Лариска не любила родственников. Хотя встречаться приходилось на свадьбах, днях рождения, похоронах, где отец и его братья напивались и дело непременно заканчивалось ужасной дракой, где тетя Шура принимала участие, разнимая дерущихся. Эту же роль всегда исполняла и Лариска. Она бросалась к дерущимся, пытаясь оттащить из общей кучи отца. Поднимался невообразимый шум, женщины кричали:
– Уберите Шурку! Уберите Лариску!
Но та упорно защищала отца. Так было всегда, даже тогда, когда ей было всего пять-восемь лет. Так однажды искусала она брата отца ниже спины, что тот долго не мог ни лежать, ни сидеть. Так было и тогда, когда ей было восемнадцать-двадцать лет. На похоронах родственники напивалась, и кто-то затягивал песню со словами, что покойник любил повеселиться, что вроде завещал, чтобы на похоронах не плакали, а веселились. И тогда Лариска пыталась увести отца и мать домой. Бывало, что из-за этих песен разгоралась ссора и возникала драка. Так было всегда, сколько себя помнит Лариска.
Семейство отца было большое: шесть братьев, три сестры. Два брата погибли на фронте в Великую Отечественную, один пропал без вести, а трое живых вели беспробудную пьяную жизнь, любили чужих женщин, уходили к ним от семей, возвращались обратно. Две сестры жили с мужьями. У тети Зины десять детей и сплошная нищета. У тети Насти один, и дом полная чаша: машина, дача, дом. По тем временам жизнь такая была намного выше средней. Тётя Шура, как и её братья, вела разгульную жизнь, и может быть, не от того, что так хотела, просто не могла найти свою половинку. В послевоенное время мужчин на всех не хватало. От того, наверное, и гуляли мужчины…
Молодёжь большей частью пошла по стопам отцов. Двоюродный брат Ларисы в 22 года имел вторую законную жену и где-то рос незаконный сын. Да и родной брат недалеко ушёл от всех. Женился, разошёлся, сошёлся с другой, не расписался, та родила сына. А он бросил её и женился ещё раз. Но гулять продолжал и при третьей жене. Дочь тёти Шуры в четырнадцать вышла замуж.
Все эти факты до жути наводили тоску, хотелось бежать куда-нибудь в лес, в пустыню, на необитаемый остров, где не надо прятать в землю глаза, где не надо заискивать перед родственниками, и где твои неприятности только твои и ничьи больше.
Почему так происходит, думала Лариса. Почему дети повторяют ошибки родителей, почему яблоко от яблони не может упасть далеко? Вроде с детства видят и не хотят мириться с той действительностью, которая окружает, ну, жили бы по-другому, строили свою новую прекрасную жизнь. Что-то, видать, гнилостное досталось им от родителей, от их жизни, характера. Вот ведь и Лариска замечает за собой, что может сорваться, не взирая на авторитеты, нагрубить и начальству, и родственникам. А губы беззвучно шепчут проклятия, какие её мать в злобе посылала из-за Ларискиной спины отцу. Нет, думала Лариска, она так жить не будет. Только бы уехать отсюда, только бы уехать…
Мать у Ларисы родилась во Владивостоке, когда-то работала на подводной лодке, о чём часто рассказывала Лариске. Море… Лариса закрывала глаза и представляла крик чаек, плеск волн, шум прибоя и солнце, сияющее по-особенному. Она никогда не видела моря. Не видела тех сильных и мужественных, которые в любую погоду готовы на штурм бушующей природы. Жизнь моряков представлялась вроде пышного фейерверка. Мелькают города и страны, острова, полуострова, а где-то там за спиной Россия – твоя родина, щемит и сдавливает грудь. Очень ясно представлялось, вроде сама она капитан и по малейшему желанию и движению руки корабль послушно мчится в безбрежные дали. И однажды она заявила родителям:
– Я уезжаю, Мне вызов пришёл с плавзавода «Косарев».
Эффект был неожиданный. Отец с утра до вечера ругался, мать плакала.
– В чём дело, мама? Мне тебя не понять. Ведь ты же сама рассказывала, что это очень здорово…
– Здорово? – мать смотрела на Лариску полными слёз глазами. – Ларочка, милая, ты знаешь, всё не всегда получается, как хочешь. А в море идут не только романтики, чаще те, кому идти больше некуда. Как тебе объяснить? Боже мой!
– Милая моя, мне не надо ничего объяснять, ты же меня знаешь, я всё равно уеду.
– Вот и расти вас! – мать закрыла лицо руками и сквозь слёзы продолжала ругать, угрожать, умолять. – Лариска, ты просто эгоистка. Ну, как тебе не стыдно. Ты меня совсем не любишь.
– Милая моя! Я тебя и вообще всех вас очень-очень люблю, она встала на колени и уткнулась матери в подол. Слёзы катились по щекам. – Не надо считать меня предательницей, дезертиром, неблагодарной. Мам! Я же не навсегда. Понимаешь? Я же вернусь. Я обязательно вернусь. Честное слово. Ты понимаешь, мам, мне хочется быть полезной людям. Мне хочется сделать для них больше, чем я делаю.
– А может получиться так, что ты будешь делать то, что им не нужно. Понимаешь?
– А почему я должна делать то, что им не нужно?
– Лариса, а если им совсем от тебя ничего не нужно?
– Такого не может быть!
– Может.
– Ты просто хочешь меня отговорить. А я всё равно поеду. Мам, понимаешь, мне уже просто стыдно отступать, я заявление написала, меня не отпускали, а я на своём настояла. Мам, в какое положение ты меня хочешь поставить? Что обо мне на работе подумают?
– В институт надо поступать, а не глупостями заниматься.
И опять слёзы, угрозы, отговоры, и категорическое:
– Уедешь, считай, что нет у тебя больше родителей!
Лариса повернулась к матери, нахлынувшие слёзы покрыли всё туманом.
– Мам, какие страшные слова ты сейчас сказала. Неужели правда, ты можешь отречься от меня? Мам, что ты сейчас сказала? Ну, вот, мам, ты опять за своё. Успокойся, не плачь, и не говори таких страшных слов. Я же тебя люблю. Но я всё равно поеду. Пожалуйста, пойми.
Мать молчала. Затем, вытерев слёзы, сухим чужим голосом сказала:
– Ладно, сварю тебе курицу в дорогу. Противная ты, Лариска!
Начались приготовления в дорогу. Всех уговорила. Радоваться бы Лариске, а ей вдруг грустно стало. Здесь друзья, работа, которая нравится, здесь её любят, вроде бы… А что ждёт далеко за далями? Скорее бы уж сеть в самолёт. Когда всё позади, когда впереди кроме дорог и надежд ничего не останется, легче, наверное будет. Просто раз сказала, нужно ехать. А для чего, для кого, зачем?
– Лариска, что происходит? – спрашивали друзья.
– Ничего. Совсем ничего.
– Почему уезжаешь?
– Не знаю.
– Чего тебе здесь не хватало?
А правда? Чего? Спрашивала Лариска себя, и ничего не могла ответить. А потом злость на себя. Опять жалеет, снова жалеет. Ещё не сделала ничего дурного, уже жалеет, что поступила так. Утром поехала в кассу аэрофлота, последний раз проехать по родному городу. На Космонавтов и Сатпаева троллейбус остановился, отключили электричество. Решила идти пешком. Вдруг сзади кто-то схватил за руку. Это был Женька. В восемнадцать она чуть было замуж за него ни вышла. Да что-то испугалась, рано. Женька на год был старше.
– Как дела?
– Нормально.
– Чем занимаешься сегодня вечером? Может, сходим куда-нибудь?
– Жень, я завтра улетаю.
– Куда?
– Во Владивосток.
– Зачем?
– За романтикой.
– Брось ты! Бери меня, чем я не романтика?
– Женя, поздно, я уже билет купила. Где ты раньше был?
– Ну, и ладно. Но улетаешь-то завтра. А сегодня вечером что делаешь?
– Собираться буду.
– Прямо весь вечер. Давай последний раз встретимся, и улетай. Что теперь с тобой поделаешь?
– Жень, не могу.
– Да, ну тебя! Я же не уговариваю тебя остаться. А только встретиться последний раз.
– Ну, хорошо. Давай встретимся.
Вечером прошли с Женькой полгорода пешком, оказались в каком-то незнакомом районе. Женька предложил зайти к другу в гости. День рождения у него.
– Поздравим, и дальше пойдём.
Но, конечно, одним поздравлением не обошлось. Новым гостям сразу поднесли штрафные рюмки за опоздание. Времени было уже около одиннадцати вечера.
– Женя, пойдём, домой уже пора.
– Нет, дорогая, никуда ты не пойдёшь. И завтра никуда не полетишь. Сегодня, и здесь ты станешь женщиной, моей женщиной, а завтра в загс пойдём.
Он стал заламывать ей руки и толкать в тёмную комнату.
– Хорошо, Женя, я согласна. Никуда не полечу, и выхожу за тебя замуж. Всё, только не надо силой. Пить хочу, можно я схожу на кухню?
– Нет, я сам принесу.
Женька пошёл на кухню, а Лариска схватила свою сумку и выскочила на балкон. Ничего себе, пятый этаж. Без парашюта страшновато. Ну, да ладно. Ну, да ладно. Она перекинула сумку через голову и закинула ногу через перила балкона. Но, оказалось, всё не так страшно. До самой земли железобетонные плиты были с клетчатым узором, в который очень удобно ставить ноги. На других балконах курили мужчины, она им улыбнулась, помахала рукой и мнут за семь уже на земле. И пошла от этого дома подальше. Сзади шла компания парней. Пока Лариска шла шагом, они тоже шли шагом. Когда побежала, те тоже побежали за ней. Вот номер! От одного ушла, а здесь их шестеро. Ничего себе! Когда расстояния осталось между ней и парнями буквально метров пять, она вдруг споткнулась о камень и растянулась во весь рост. Думала всё, конец. Откуда-то взялся грузовик. Он осветил фарами, открыл дверцу кабины и позвал. Когда она села в машину, спросил:
– Что, убежала?
Лариска кивнула головой. Что же дальше-то? Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл… Куда же этот грузовик привезёт? Водитель ехал на молочный комбинат. Но до этого заехали куда-то, загрузились цементом. Ждали около часа. От комбината Лариска шла пешком. Квартира у них была в новом районе. Мостик через речку ещё не сделали, а плитами цементными берега уже обложили. Решила идти напрямик. Спустилась вроде нормально. А на другой берег по цементным плитам подняться не получается. Уже и на четвереньках, и бегом, скатывается, и всё тут. Ободрала в кровь локти и колени. С пятого этажа спустилась, от кого-то убежала, на грузовике никуда не завезли, живая осталась, а здесь дом рядом, а никак добраться до него нельзя.
Как это интересно скалолазы поднимаются? Брюки, кофта грязные, самой смешно, что рядом с домом придётся ночевать на речке. И всё же карабкалась. Наверное, натренировалась, рванула последний раз и выбралась наверх. Попыталась очистить брюки, но фонари выключены, луны нет. Ладно. Подошла к дому, постучала в окно к брату, чтоб открыл, и в окно влезть домой. Но брат, видно, крепко спал. Подошла к двери, стала рыться в сумке, искать ключ, а он загремел и упал на пол, и в это время дверь распахнулась и на пороге появились мать, отец и брат. Посмотрела на часы, времени четвертый час утра, а самолёт в восемь. Нормально. Мать с отцом ругаются, Лариска молчит. Когда родители отошли, брат спросил:
– Что, сестра, опять убежала?
– Ага. С пятого этажа по балконам.
– Без парашюта и страховки?
– Ага.
– Ну, ты даёшь! А медаль-то всё равно не дадут.
– Да и ладно.
В аэропорт пришли почти все, кто знал об отъезде Лариски. Человек двенадцать девчонок и парней. Приятно было, но грустно. Вот уже и вещи сданы, и билет зарегистрирован, и посадку объявили, мать взяла Лариску за руку, посмотрела в глаза.
– Лариса, давай договоримся, едешь, как в отпуск. Деньги кончатся, телеграмму дай, на проезд вышлем.
– Там видно будет… – А в голове проносилась песня: «Прощай, прощай, прощай, и ничего не обещай, и ничего не говори. А чтоб понять мою печаль, в пустое небо посмотри».
Лариса сидела в самолёте и вспоминала до мельчайших подробностей последний день перед отъездом. Вдруг сделалось очень обидно за себя. Почему? Почему ей хотелось быть полезной людям, а она чувствовала себя лишним человеком? Лишним. Вроде Онегина и Печорина. Вот не нашла она себя дома. А найдёт ли там, в той неизвестности, куда сейчас мчит её
самолёт? Найдёт ли? И долго ли ей ещё скитаться так вот? Годы летят. Уже двадцать три, а впереди сплошные горизонты.
Облака окутывали самолёт со всех сторон. Он врезался в их толщу и они, словно белые гигантские птицы, расступались перед ним. Летел самолёт сквозь даль километров навстречу солнцу. Мысли будоражили сознание. И всё же здорово! Сегодня была дома, а завтра будет далеко от него. Не хотелось думать, что было, и о том, что ждёт впереди. Беззаботное чувство дороги. Ей даже показалось, что все её действия кем-то давно придуманы. И ничего не нужно предпринимать, всё равно ж выйдет не так, как хотелось бы, а так, как этим «кем-то» придумано. Воля судьбы, а судьба – индейка. Почему индейка? Наверное, чтобы рифмовалось со словом злодейка…
Всю дорогу соседу своему рассказывала анекдоты про евреев, и только в Хабаровске поняла, что рассказывала их еврею. Вот идиотка. В Хабаровске пересели на другой самолёт, и через три часа была во Владивостоке. В отделе кадров оформили документы, послали в поликлинику рыбаков, прошла медкомиссию, оказалась вся здоровая. И снова самолёт, теперь уже в город Магадан, опять же с пересадкой в Хабаровске.
Время летнее и билетов в Хабаровск не было за месяц вперёд. Да… Летайте самолётами аэрофлота! Это очень выгодно и удобно! Вы можете позавтракать у себя дома в Алма-Ате, пообедать непрожаренной рыбой с кефиром в Хабаровске или в столовой Иркутского аэропорта, через два часа помыть голову в парикмахерской аэропорта Толмачёво, а за ужином рассказать об этом где-нибудь в Магадане мом Ташкенте, или ещё где-нибудь. Особенно, если ваш самолёт сделал посадку на тридцать минут, а поднялся через четверо суток, потому что за окном то дождь, то снег м радио в зале неунывающе поёт: «… опять дают задержку до восьми. И граждане покорно засыпают…» Чтобы в такие периоды желудок не очень расстраивался от буфетной пищи, хорошо бы за месяц перед поездкой питаться изредка помоями, или раз в неделю посещать местные столовые…
Десять дней подряд с толпой пассажиров подходила Лариса к кассе, и каждый раз отвечали ей одно и то же:
– Билетов нет!
Устроилась в палаточной гостинице, а деньги на исходе. Если ещё неделю не уехать, не на что будет даже домой вернуться, разве что в поезде в общем вагоне. С Такой же горемыкой девчонкой Валей пошли они к начальнику аэропорта. Их выслушали, и предложили поработать в аэропорту, помыть окна несколько дней, а за это их отправят пораньше. Вышли они от начальника, стоят у окна и плачут. Мимо проходила красивая девушка. Она уставилась на них и спрашивает:
– Чего ревёте?
– Улететь не можем.
– И всё?
– И всё.
– Надо же, горе какое… А куда летите?
– В Магадан.
– Значит так, берите билеты на любое число, какое будет, и подходите завтра с вещами ко второму выходу к девяти утра. Понятно? И не опаздывайте!
Сказала, и ушла. Валя жила в другой палатке. Они расстались, договорившись утром встретиться. Лариса с билетом и вещами пришла ровно в девять. Вали на месте не было. Появилась вчерашняя девушка.
– А где твоя подружка?
– А я не знаю, она должна была подойти.
– Ну, ладно, ждать не будем, пошли.
Через полчаса самолёт взмыл в небо. Вчерашняя красивая девушка оказалась стюардессой магаданского рейса.
– Скажи, добрая фея, как тебя зовут? – спросила её Лариса.
– Галя я.
– Слушай, Галя, а у меня ничего нет, чтобы тебя отблагодарить.
– Перестань. Тебя-то как зовут?
– Лариса.
– Ну, вот и лети, Лариса, тихо и спокойно.
Лариса порылась в косметичке.
– Возьми хоть вот эти серьги, возьми, они не золотые, но смотри, какие красивые. Нет у меня больше ничего.
– Ладно уж, давай. Спасибо.
– Это тебе спасибо.
– Да ладно…
Через два с половиной часа самолёт приземлился в аэропорту города Магадана. Долго колесила Лариса на такси по городу, пока нашли бухту Нагаево, в которой, как ей сказали во Владике, надо сесть на рыбацкое судно, и оно доставит её на плавзавод «Александр Косарев». Всё так просто. Но попробуй сообрази, что маленький вагончик на пустынном берегу – это и есть диспетчерская порта Нагаево.
Шёл дождь. Холодный, как будто осенний. Вокруг грязь и лужи. Лариса в лакированных туфлях с чемоданом и портфелем в руках вышла из такси и теперь стояла, озираясь по сторонам, плохо понимая, что ей делать дальше. Куда? Куда идти? Полнейшая ясность была во Владике. Сейчас же она смотрела по сторонам и думала, что же судьбой или ещё кем-то дальше запрограммировано?
– Скажите пожалуйста, – спросила у проходившего мимо мужчины, где можно узнать, как попасть на плавбазу?
Мужчина окинул Ларису любопытным взглядом и показал на вагончик.
– Иди туда! Там скажут!
В вагончике было тепло и сухо. Мужчина лет сорока пяти разговаривал по радио с судами, находящимися в море. На стенах висели карты Советского Союза, отдельно Дальнего Востока и Охотского моря. Второй мужчина помоложе, увидев Ларису, приставил палец к губам, показав на диспетчера, произнёс:
– Тихо…
Лариса поставила чемодан, стряхнула воду с плаща. Когда диспетчер закончил разговор, повернулся к Ларисе.
– Здравствуйте! – сказала Лариса. – Вы не подскажете, как мне на «Косарев» попасть?
– Здравствуйте! «Косарев» ушёл в район лова.
– А что же мне теперь делать?
– Делать что? Не знаю Во, может, кто из рыбачков в ту сторону пойдёт. А вот как раз капитан с «Кузнецова», поговори с ним, может, возьмёт тебя.
В это время в вагончик вошёл мужчина с черной кудрявой шевелюрой. Лариса шёпотом спросила у диспетчера, как зовут этого капитана.
– Вячеслав Тихонович, – также тихо ответил он.
Лариса подошла к капитану.
– Скажите, вы пойдёте в район лова?
– Так точно! – по-солдатски отрапортовал капитан. – Вам, миледи, в район лова? Мы вас туда доставим. Сейчас я здесь переговорю, после отвезу вас на РС «Кузнецов».
Приключения продолжались. Что ещё ждёт её? Они сели в весельную лодку и четверо гребцов направили лодку дальше от берега, где уже надвигались сумерки.
На судне капитан поселил Ларису в свою каюту и сказал:
– Раздевайся и ложись спать. Я пошёл на берег к жене и детям. Не бойся, никто сюда не зайдёт, – и, закрывая дверь, добавил, – кроме меня.
Лариса постелила постель, разделась, взяла капитанские журналы, немного почитала, и заснула. Проснулась от какого-то шума у двери каюты. Затем дверь резко открылась, и появился капитан. Он закрыл двери, разделся до плавок, и сел на кровать к Ларисе. Та притворилась спящей. Он стал гладить её волосы, грудь. Затем рука с груди перешла ниже, вот уже пальцы трогаю резинку Ларисиных плавок. И тут она резко поднялась, села на кровати, и, оттолкнув капитана, сказала:
– Спокойно, капитан! Спокойно… Вы почему здесь? Вы же сказали, что пойдёте к жене. Ну-ка, быстро на место. Не опускайтесь до уровня животного, от которого мы отличаемся тем, что у нас есть разум!
Капитан, видно, не ожидал такой реакции, он отпрянул назад, и что-то начал говорить. А потом спросил напрямую?
– Почему ломаешься? Ты что, девочка?
– Да, а что?
– Какого ж чёрта пошла со мной?
– А что ж мне делать, если мне на «Косарев» надо? Я же не могу вплавь.
– Очень остроумно. А вообще чего ты жмёшься? Когда-то ведь надо начинать.
– А вы, капитан, хотите быть первым? А я, капитан, хочу, чтобы первым был, если не муж, то, по крайней мере, тот, кого любить буду.
– Дура, ничего ты не понимаешь. Муж может и импотентом оказаться, а любимый может никогда не взять в жёны, – он криво усмехнулся, сузил глаза, и продолжил холодным голосом. – Если бы я не пришёл, то у тебя тут была бы вся команда. Они тебя по жребию тянули, кому первым начинать.
– Как это?
– А вот так. Слышала драку?
– Да вроде бы…
– Так вот, не тот, кто первым хотел, тебя вытянул, вот он и возник.
– Неправда! Не может быть!
Может. Всё может.
Капитан стал одеваться. Вышел из каюты, зашёл снова, закурил. Пока его не было, Лариса со стула схватила свою одежду, спрятала под одеяло, и также под одеялом натянула всё на себя. Когда капитан в очередной раз вышел из каюты, она осторожно поднялась и вышла за ним. Вот это ничего себе… А что же дальше? Выйдя на палубу, на ощупь стала искать место, где бы спрятаться. Накрылась каким-то брезентом и так просидела до утра, дрожа от холода и страха. А утром ещё и есть захотелось. Вышла из своего убежища, и сразу встретила рослого симпотягу матроса.
– О! Здравствуйте! А мы вас ищем, найти не можем. Как зовут-то вас?
– Лариса.
– Андрей Привалов – Советский Союз, – представился матрос.
Лариса улыбнулась, а парень говорил и говорил, да всё с шутками-прибаутками. Было смешно и весело.
– Вот вы и улыбаетесь. А с капитаном больше не связывайтесь. Пошли, отведу в свою каюту. Что вы так смотрите? Боитесь? Андрей Привалов чести своей терять не станет, он мухи не обидит, это вы поймёте, когда узнаете его поближе.
И она пошла.
– Никому не открывай. А у меня ключ есть. Я скоро приду. Мржешь отдохнуть.
Ларисе наивно показалось, что встретила спасителя Ивана-царевича. И теперь ничего не страшно. Прямо в одежде легла на кровать и заснула. Часа через два пришёл Андрей. Он сел на кровать, стал целовать Ларису в лоб, в шею, и она не сопротивлялась. А ре так быстро орудовал руками, что через пять минут после его прихода, Лариса была абсолютно голая. Она извивалась под ним, а он ––держал её руки, она отбивалась ногами, кусалась, плевалась, но он ничего этого как будто не ощущал, это уже был не царевич, а шакал, животное… Напрасно Лариса пыталась ему напомнить, что он человек и обязан руководить чувствами. Но теперешние его чувства были гонимы никак не жаждой оставить после себя потомство, была жажда власти над более слабым и беззащитным существом. Царь природы, её венец, он и женщину приравнивал к муравью, и втаптывал её ногами в землю. Рычал и говорил пошлости.
– Если ты девочка, то отсюда выйдешь женщиной. Я так сказал! Я хоть пальцами, но порву тебе всё!
Сколько длилась борьба, неизвестно. Может, два, может, три часа. Ларисе казалось, вечность. Она плакала, кричала, звала на помощь. Благодаря такому сопротивлению, Андрей выматывался, и у него ничего минутыф не получалось. И каждый раз, когда он временно оставлял её в покое, радовалась предоставленной передышке. Фашист сейчас в её представлении обрёл конкретный образ, и как две капли воды был похож на Андрея. В минуты передышек она мысленно спрашивала себя, разве такое бывает? Может быть, это всего лишь сон, и нужно только проснуться?
Время – категория странная. Оно, как и пространство, имеет границы. Бывает, когда плохо, когда кажется, что это плохое никогда не кончится, вдруг происходит что-то… в тебе и в окружающем тебя мире. И это непонятно. Но внутри какой-то голос говорит: «Всё, конец! Ты вступаешь в другой период». Как будто переступаешь через границу, но не видишь её, не слышишь, только чувствуешь. Но ведь и пространственную границу мы ощущаем абстрактно. Лариса не поняла, что произошло, но Андрей оставил её в покое, стал одеваться.
– Сиди здесь, – сказал он на прощанье. – Я скоро приду, и мы продолжим.
Он ушёл, а Лариса осталась. От борьбы, от драки она устала. Казалось, руки и ноги уже больше не будут действовать, вроде их сломали навек. На груди тёмные следы от поцелуев и укусов. Слёз не было. Видно, в драке использовала всё, все скрытые резервы и вторые дыхания. Так лежала она минут десять. Потом медленно повернулась на бок, нашла брюки, кофту и стала одеваться. Что же будет дальше? Кто следующий? Минут через сорок появился Андрей.
– Ну, вот что, иди пока на камбуз, коку помоги, после решим, что с тобой делать.
Затравленным взглядом Лариса посмотрела на Андрея. Опять решим…
– А вы что, в район лова не идёте?
– Не знаю.
Андрей, как хозяин, отвёл её на камбуз, и там она боялась на кого-то смотреть. Кок поставил перед ней картошку. Пришёл парнишка лет семнадцати-двадцати, а может, и ровесник Ларисы. Сел рядом, взял ножик и тоже стал чистить картошку.
– Вот так и пропадают люди, – сказал он неизвестно кому. – Море… И концы в воду…
Потом заговорил кок:
– Тебя звать-то как?
– Ларисой.
– Что готовить будем?
– Давайте, лапшу.
– Ты думаешь, её кто-то есть будет? В море только борщ хорошо идёт.
– Почему?
– Да потому. В море же качает постоянно, вот и ходишь, как пьяный слегка. А борщ кисленький…
– На опохмелку хорошо, – с улыбкой ответила Лариса.
– А ты как думала.
Пришёл капитан, посмотрел на Ларису, ничего не сказал, ушёл. Когда сварили обед, поели, разбрелись, кто куда. Лариса осталась на камбузе рядом с коком. Здесь был и паренёк Саша, который помогал чистить картошку.
– Слушай, кок, а что мы стоим?
– Да потому, что не едем. Рельсы убрали.
– Это-то понятно. Но мне же на «Косарев» надо.
– Капитан решит.
Рядом с «Кузнецовым» пришвартовалось рыбацкое судно «Зоркий» и капитан с «Кузнецова» пришёл туда в гости. Был он там недолго, вернулся к себе в каюту вместе с капитаном «Зоркого». Через полчаса появился Андрей.
– Тебя капитан требует.
Лариса повиновалась.
– Садись, – сказал капитан, когда Лариса вошла в каюту. Андрею кивнул, чтоб ушёл. – Знаешь, за твоё поведение, мне бы тебя высадить на берег следовало, ищи дальше кого-нибудь. Ну, да уж ладно, что мы звери, что ли? Вот, договорился с капитаном «Зоркого», они идут в район лова, доставят тебя на «Косарев», поняла?
– Поняла-то я, поняла, – ответила Лариса, – только мне не ясно, что вы имеете ввиду, говоря про моё поведение?
– Поведение? А то, что ты то с одним, то с другим, это ты как понимаешь? Ну, что ты на меня так уставилась, не нравится, можешь идти на все четыре стороны.
– Куда? Кругом вода…
– Да уж это твоё дело.
– Вы вообще в какой стране живёте? И где я, в конце концов?
– Ты это зря. Просто ты сама отстала от жизни. Жила-то до этого где? Небось, где-нибудь в брянских лесах? Всё нормально, всё хорошо. А если мы тебя на берег высадим? Там ведь кроме моряков ещё и сухопутные водятся.
– Ладно, хорошо, я согласна.
Она вышла из каюты, её остановил «Дед» (старший механик судна).
– Ну-ка отойдём. Не вздумай пойти на «Зоркий».
– Так они идут в район лова.
– Ну, так что? Может быть, они тебя и довезут. А, может быть, и нет. Ты знаешь, что они сейчас там делают в каюте?
– Пьют вроде.
– Там тебя за бутылку капитану «Зоркого» продают.
– Что? – не поняла Лариса. – Как это продают? Я же не вещь, я ж человек.., – слёзы покатились по щекам. – Разве такое бывает? Скажи, это советское судно, или какое-то иностранное, торгующее рабами?
– Успокойся. И не надо так громко. Иди со мной. Я отведу тебя в свою каюту.
«Боже мой! – мелькнуло в голове. – Ещё один спаситель», но подчинилась.
– Ты боишься? – спросил Лед, когда они пришли в каюту. – Если хочешь, оставайся здесь одна, мы с Чифом (старший помощник капитана) уйдём в другую каюту.
– А вы вдвоём со старпомом?
– Да.
– Да уж ладно. Только я на верхней кровати буду.
– Ну, конечно, как пожелаешь.
И всё. Вечер и ночь прошли спокойно. Вечером пришли Дед и Чиф. Принесли ужин. А Лариса боялась спуститься даже на ужин, еду ей подали на верхнюю кровать. Потом долго говорили. Интересные, умные парни, не злые, а Лариса всё равно была в напряжении, думала, когда же они перестанут разыгрывать из себя хороших и порядочных, боялась спать, но под утро не выдержала. Когда проснулась, в каюте была одна. Немного погодя пришёл Дед.
– Лариса, пошли на берег ягоду собирать. На остров пришли. Здесь голубицы, морошки море. Давай, быстро собирайся.
Целый день провели на острове. Собирали ягоду, варили на костре уху. Андрей Привалов и капитан были здесь же, но их как бы не существовало. Лариса не замечала их, они её. Не разговаривали и не здоровались, обходили друг друга, как пустое место. Все остальные члены команды относились к Ларисе очень даже неплохо, она даже была в центре внимания, без конца говорила, её слушали, восторгались. Однажды Чиф, Алексей в «миру», спросил:
– Ты же умная девчонка, как это тебя занесло к чёрту на кулички?
– Да за романтикой поехала.
– Ну, и как?
– Не знаю.
– А что такое романтика?
– А ты знаешь? – Лариса пожала плечами. – Наверное, дорога, люди, которых встречаешь на, приключения…
– Этого у тебя хватает.
– А мне кажется, здесь дело не в этом, – вмешался Игорь, Дед по-морскому, – Я думаю, романтика – это просто неудовлетворенность собой. Человек ищет себя, ищет, а найти не может. Ему везде плохо. Он нигде долго не сможет находиться.
– Ага, – подхватила Лариса, как в песне «Я же с дальней дорогой знаком по-другому. Как уеду, так тянет к родному порогу. А едва подойду я к родному порогу, ничего не поделаешь, ничего не поделаешь, ничего не поделаешь, тянет в дорогу…»
– Во-во, точно, – сказал Алексей. – у меня, знаешь, жена один раз, в отпуск собираемся, села на чемодан и говорит: «В отпуск – это хорошо, но ведь и я там буду». Я сначала не понял, думал, она меня имеет ввиду. «Да при чём тут ты? – возмущалась она. – Себя бы здесь оставить, а самой в отпуск поехать». От себя, милочка, не убежишь. А ты, скорее всего, убежала от всего и от всех. А от себя не убежала. Тебя дома что-то не устраивало?
– Наверное, ты в чём-то прав. Подружки замуж повыходили. А кто не вышел, тот встречается с кем-то. Пойдёшь в гости, у них совсем другие интересы. Я даже в кино стала ходить по утрам, чтобы не стыдно, что одна, а вместо ресторанов в библиотеках время проводила, в читальном зале. Отдыхать почему-то не умею. Когда выпью, соберусь в кучу, чтобы лишнего не сказать или не сделать, не умею так расслабляться. Вальс танцевать не умею. На танцах себя ужасно чувствую. А ещё один раз было, у подруги муж увидел меня в троллейбусе, я в одном конце, он – в другом, на весь троллейбус как закричит: «Привет! Ты что, ещё девочка? Тебе до сих пор ещё никто не сломал?» – и всему троллейбусу сообщил, что из Алма-Аты девочек можно вывести на велосипеде, и что это реликвия и музейная редкость, как вымершие динозавры.
– А ты что?
– Да выскочила из троллейбуса, только он остановился.
– А почему ты такая?
– Не знаю. У отца сестра есть, она всю жизнь гуляла. Замуж вышла за старика уже в сорок два года. Так вот меня родня вся терпеть не может за мой язык, и все пророчили мне будущее моей тёти. А я всем пыталась доказать, что такой не буду. Да потом, смотри, какая я некрасивая…
– Ты?
– Я.
– Дурная ты. У тебя смотри, какие волосы шикарные. Нос нормальный, губы, всё при тебе. Это ты зря на себя наговариваешь.
– Да это потому, что я здесь одна, сравнивать не с кем, поэтому кажется, что я не страшная.
В разговор вмешался Алексей.
– Ты знаешь, дело не в том, красивый человек, или некрасивый, а в том, как он себя чувствует. Есть, знаешь, какие бабы страшные, а ведут себя, как будто всю жизнь моделями работали.
– Я одну такую во Владике встре6чала. Она в воинской части работала. Страшная такая, а муж красавец, а она ему козни всякие устраивает и говорит, что за ней чуть ли ни полполка убивается.
– А тебе ни разу не говорили, что ты красивая?
– Говорили. Один парень. Он влюблён был в меня. И смотрел так, казалось, в обморок сейчас грохнется. И всё время говорил, что нельзя быть такой. Говорю ему, врёшь ты всё. А он мне, ты в зеркало на себя посмотри. Говорю, баба Яга. А он мне, Елена Прекрасная. Но это потому, что он был влюблён в меня, а, значит, слепой.
– Да нет, не потому. Ты действительно красивая, если тебя одеть, как надо.
– Вот-вот… У родителей таких возможностей не было. Мать сошьёт мне платье из какого-нибудь своего сарафана, швы сикось-накось, начнёшь возмущаться, орать начинает, будешь работать, покупай, что хочешь, а сейчас, будь добра, что дали, то и носи. Вот я и молчала, стыдно было что-то требовать. А вот Ирка, про неё все женщины говорят, что она страшнее атомной войны. Но родители одевают её по последней моде, и она чувствует себя красавицей. У неё лицо белое, чистое, гладенькое, без пятен и угрей. С парнем стала встречаться, ещё в школе учились, сразу отдалась ему. И мне всё рассказывала в мельчайших подробностях. Так что эти премудрости теоретически я прошла.
– Ну, а в переплёты, как здесь, попадала?
– Да как сказать… В такие, как здесь, нет. Но один раз меня с десяти вечера до трёх ночи продержали двое. Угрожали, силу применяли, но я оказалась сильнее. Потом убегала, каблук сломала. Четыре квартала гнались, но куда им, я ж легкой атлетикой занималась. Был ещё случай страшный. До сих пор, вспомню, мороз по коже. Есть фильм «Не забудь, станция Луговая». Вот и я такую станцию не забуду. Поехали с агитбригадой в «пятьсот веселом» вагоне. Отцепят наш вагон где-нибудь в поселке или вообще посреди степи, и кукуем. Девчонок было пять и парней семь. Мы на кухне по очереди дежурили. Была как раз моя смена. Я борщ сварила, хватилась, воды нет. А времени уже было где-то часов девять вечера. Парням говорю, за водой сходите. Никому ничего не надо. Взяла ведро и пошла сама. А до колонки надо через сквер идти. Кусты кругом. Страшно, но всё же пошла.
Иду, дрожу. До колонки дошла, ведро вешаю, а меня человек двенадцать парней окружают. Что они там делали, не знаю, но какие-то бритоголовые, то ли рабочие, то ли забулдыги какие. Вот я языком молотила, сейчас даже не помню, что говорила. Один вызвался вроде как проводить меня. Я ему зубы заговариваю, а сама чуть ли ни бегом к железной дороге иду. А он мне, не пойдёшь никуда.. А я ему, хорошо, только воду отнесу и к тебе вернусь, сама натурально дрожу. Он спрашивает, что дрожишь?.. Холодно, говорю. А он, я тебя согрею. Хорошо, говорю, согласна, воду только отнесу. Спрашиваю, ты что, боишься, обману? А он мне, оглянись назад. Оглянулась, а за нами человек семь идут, и всё ближе, ближе. Думаю, одного уболтать можно, а захочет ли меня слушать толпа? К железной дороге подходим, а там поезд, столько много вагонов, ужас. Меня так колотило, думаю, всё, мне конец. Подбегаю к вагону, закрыто. Давай стучать, мне окно открыли, и втянули сначала воду, потом меня. А наши меня уже искать пошли. Только меня втянули и толпа подбежала, еле успели окно закрыть. Всю ночь потом камнями долбили наш вагон.
Перед отъездом из Алматы опять убежала от парня, за которого в восемнадцать чуть замуж ни вышла. По балконам с пятого этажа. Ещё был случай, стендовой стрельбой занималась, тренер предложил поехать на машине в Ташкент соревнования посмотреть. В гостинице в один номер себя и меня. Ночью тоже стал приставать, но не грубо, потом спросил, девочка ли я, и отстал. А наутро ходил по городу, расставив ноги, а мне сказал, давай-ка деньги тебе дам, и лети домой. Я деньги не взяла, но в тот же день улетела обратно.
А ещё интересно, с парнем встречалась, он от меня так же, как тот тренер уходил. А потом говорил: «Боженька, ты видишь мои страдания, накажи её, накажи!»
– Ужас! Сумасшедшая какая-то… И долго так бегать будешь?
– Не знаю.
– А ведь тебя и вправду боженька может за это наказать, выйдешь замуж, попадётся импотент, а в тебе женщина проснётся, вот будут мучения. Ведь ночная жизнь – одна из составляющих жизни вообще и причем, надо сказать, не самая плохая.
– Я вот и боюсь этого, вдруг мне понравится, остановиться не смогу, и сбудутся прогнозы родственников. А я такой, как тётя, быть не хочу.
– Да тебе прямо роман написать можно «Приключения целки».
– Напишу когда-нибудь.
– Вот и разобрались, что такое романтика, – подвёл итог Игорь. – Это всего лишь неудовлетворённость той жизнью, в которой живёшь. Было бы всё нормально, к примеру, с детства родители говорили б тебе, что ты самая лучшая, самая красивая, самая умная, ты бы такой себя и считала, даже если одета была не так, как твоя Ирка. Не было бы у тебя такой тёти, родственников, ты бы не была такой максималисткой и нашла бы своё место там, где живут те, кто тебя любит. Человеку хорошо там, где его понимают. По-моему, это и счастье и романтика вместе взятые. Когда на работу идёшь, как на праздник, потому что это дело твоей жизни, и домой бежишь со счастливым чувством, что тебя там ждут и любят. Если у человека всё это было бы, он ни за какой романтикой никуда бы не поехал, разве что туристом.
– Ты знаешь, – вмешался Алексей, – это не всегда так. Иногда у человека всё замечательно, а он всё равно недоволен всем. Некоторые живут впроголодь, ходят в чём попало, а жизнью довольны. От себя не убежишь. Другие в золоте, бриллиантах, живут, как в раю, а всё равно и им чего-то не хватает.
– Чего не хватает? Я и говорю, взаимопонимания. Если тебя не понимают, счастливым никогда не станешь. Возьми любую семью. Не знаю, от чего это зависит, может быть, от воспитания в семье, как мужа, так и жены. Говорят же, не в свои сани не садись. А они уселись. И каждый норовит в разные стороны ехать. Из-за таких разногласий дети поначалу не могут понять, какую им линию вести, потом чего-то где-то нахватаются, и предлагают родителям свои варианты. В результате, как в крыловской басне «Лебедь, рак и щука», каждый тянет в свою сторону, а с места воз не движется. А потом даже, если хорошо всё, человек может уехать далеко, чтобы узнать что-то новое о мире. Да. И где ты видел такой коллектив людей, где вечно было бы всё хорошо? К примеру, работаем мы сейчас в море, каждый из нас мореходку кончал по зову сердца. А что, у нас всё нормально? То рыба не идёт, то людей не хватает. А штормы, когда запросто можно за борт улететь, и так там вместе с рыбами остаться?
Человек смертен. Болезни у него случаются. А иногда даже и убивают ни за что, кирпич нечаянно со стройки может упасть, а ты пройдёшь в это время. Или, ладно, живёшь долго, дома и на работе хорошо. Ты не увольняешься, коллектив прекрасный. Но вдруг кто-то уволился, кто-то на пенсию ушёл, кто-то спился, в больницу попал, да мало ли что. А ты из прекрасного коллектива не увольняешься, работаешь, приходишь, а там абсолютно новый коллектив, все новые, ты один старый и тогда как? Да никак. Либо приспосабливайся, либо тоже увольняйся или умирай, по выбору. Ты же не хочешь жизнь прожить, как бабочка, попархал, попархал, себе радость доставил, другим, и всё. А как ты поймёшь, что такое счастье, если у тебя несчастья не было? А разве можно сочувствовать тому, кто ударил молотком по пальцу, если сам такой боли никогда не испытывал?
Но вот что интересно, люди, казалось бы, живут долго, много испытали, должны сопереживать другим, становиться добрее, лучше, умнее, мудрее, а много ты видел стариков, которые не брюзжат, не поучают, и готовых прийти на помощь в любую минуту? Вот твоя тёща, например?
– Ой, не вспоминай. Это, знаешь, мужик один бабу с балкона толкает, она сопротивляется. Внизу кричат, как не стыдно вам, что вы с женщиной делаете? А он им, да это же тёща! Они снизу, вот сволочь, ещё и сопротивляется…
– Знаете, – задумчиво сказала Лариса, – несмотря ни на что, я думаю, хороших людей всё равно больше. Вот хотя бы вы с Дедом. Гн будь этих капитана и Андрея Привалова, не появились бы и вы. А Галка, которая помогла улететь из Хабаровска. Да это уникум, почти сказочный персонаж. Вообще в дороге порой столько происходит интересного, не только плохого, но и хорошего. К примеру, была я по путевке в Венгрии, Чехославакии, там с Риммой кореянкой пошли гулять по городу БРНО, парни к нам пристали. Говорят по-чешски, а мы им по-русски, что не понимаем. Они тогда по-русски стали нас в ресторан приглашать. Мы говорим, нам нельзя, мы советские туристы. А они нам, о, мы были Советский Союз, мы знаем, как русским девушкам нельзя. Сошлись на том, что они покажут нам город. Идём, Римма про мужа, ребёнка рассказывает, парни о своих жёнах, детях, а я молчу. Они, мне, а ты что не рассказываешь о своём муже или ребёнке? Да нет у меня их, говорю. И парень, который вроде как ко мне клинья подбивал, в лоб себя ладошкой ударил, и давай кольцо с пальца стягивать со словами, какой же я дурак, у меня же тоже никого нет. Мы хохотали до упада. Где Брно и где Алма-Ата? Когда мы, где ещё встретимся? Даже если встретимся, я уже сейчас не помню, как зовут их и вряд ли они помнят, как нас зовут, а вот такая психология. Разве не интересно знать, что на другом конце земли живут люди, которые чувствуют, думают, как мы?
– Интересно. Хороших людей вообще больше. Даже вот это твое приключение с капитаном и Андреем, это ведь тоже нельзя сказать так прямо, что они звери какие или плохие люди, они, может быть, просто, как джентльмены предложили себя. Они же не могли допустить, чтобы женщина им себя предлагала.
– Дед, да ты брось. Капитан ещё ладно. А ваш Андрей – зверь, я же с ним дралась не на жизнь, а на смерть, это тоже по-джентльменски? Да я бы его сдала, не задумываясь, или дали бы ружьё, пристрелила.
– И этим бы уподобилась ему же.
– Ладно, не будем вспоминать. Пошёл он к чертям! Знаете анекдот про чукчу?
– Да их валом. Рассказывай.
– Чукча приехал в Москву. Поселили его в гостинице и говорят, захочешь есть, вот телефон. Время проходит, он на телефон смотрит и не знает, что с ним делать. Все уже давно поели, отдыхать пошли, вспомнили про чукчу, заходят в номер, а он лежит перед телефоном и говорит: «Телефона-телефона, сюкся кусять хосет». Научили его с телефоном обращаться, он звонит в справочную, спрашивает, сколько времени самолёт летит до Анадыря. Ему говорят: «Минуточку…», а он в трубку :»Спасибо». А другой в магазин пришёл, увидел холодильник, спрашивает, что это? Ему говорят, холодильник. А зачему? У него спрашивают: «У вас на Чукотке зимой температура какая?» – «Минус сорок». – «Ну вот, а здесь минус шесть». – «Заверните». Домой привозит, жена спрашивает, зачем? А он её: «Дура, у нас на улице температура какая? Минус сорок. А здесь – минус шесть. Включим и ноги греть будем». А ещё один чукча из Москвы приехал и рассказывает: «Ну, Москва… Поселили в гостинице, а там одни нерусские. Их русских были только я, да кореец Петя».
– Слушай, а у тебя бюстгалтер какого размера? – вдруг спросил Чиф.
– Шестого, а что?
– Ничего себе… При твоей комплекции не тяжело их носить?
– Дурак ты…
Однажды ночью Дед и Чиф стали подшучивать над Ларисой.
– Для кого ты её бережёшь? Да муж вообще, может, дебил какой попадётся, и что-нибудь ещё не так сделает. А вот у нас Чиф ювелир в этом деле, он так всё сделает, даже не почувствуешь.
– А ребёнка потом кто воспитывать будет?
– Конечно, ты.
– Слушайте, кончайте вы…
– Да мы уже и так кончили…
– Вот паразиты, и вы туда же, спасители чёртовы.
– Да ладно, успокойся, всё, не будем больше.
– Ты думаешь, твоему мужу повезёт? Он ведь может просто ничего не понять, что ему досталось. Придурок какой-нибудь попадётся.
– Знаете, есть песня: «Мне бы, мне бы, мне бы отыскать себе девчонку, чтоб была бы гибкой, как лоза, чтоб к другим не льнула, и в сторонку не косила б хитрые глаза». Забыла дальше. Но там ещё такие слова, что он бы мог её и с другом оставить, и где угодно, и не бояться, что она к кому-то переметнётся. Вот кто это сочинил, кому? Вот я хожу такая, хожу, а он стихи другим сочиняет.
– Слушай, ты на себя наговариваешь. Что уж так никого не было, кто бы тебя любил?
– Были, конечно. Я не знаю, почему так получается, но они мне не нравились.
– Принца ждёшь? Конечно, женщина, как тень, когда за ней гонишься, она убегает. Когда от неё убегаешь, она за тобой гонится. Пушкин ещё сказал, чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей.
– Кто его знает, наверное
«Круиз» по бухте Нагаево и прилегающих к нему островам продолжался ещё пять дней. Лариса помогала коку на камбузе и как будто вписалась в команду, на время забыв о «Косареве», чувствуя себя, как на отдыхе по туристической путевке. Но всему приходит конец. На шестой день утром в каюте появился Дед и сказал:
– Лариса, там плашкоут с «Косарева подошёл. Быстренько собирайся. Мы уже всем сказали, чтоб с тобой обращались, как с нашим лучшим другом. Ничего не бойся, вперёд!
В пять минут собралась. Ребята на плашкоуте помогли перебраться с «Кузнецова», а вся команда, даже капитан и Андрей вышли проводить её. Плашкоут отошёл, а ей на все море в рупор кричали с «Кузнецова» прощальные слова и пожелания счастья, здоровья, удачи. Надо же, пять дней, а такие все стали родные и близкие. Почему? Наверное, потому, что она рассказала им про себя всё от рождения и до сегодняшнего дня. Они знали её, и казалось, понимали. И она думала, что понимает их, и никогда не забудет.
На «Косарев» в этот день прибыли две молодые девушки, научные сотрудницы из отдела научной организации труда №Дальморепродукт». Втроём пошли искать начальство. Все были на берегу, капитан, штурманы, кадровики. Поскольку «Косарев» прибыл в бухту Нагаево, команда ринулась по магазинам и базарам Магадана. За главного остался старпом, который находился в большом подпитии. Он нацелился пальцем в телефон и никак не мог попасть в нужную цифру, смеялся и говорил:
– Ой, опять мимо! Значит так, я вас сейчас расселю. Рабочий класс, – он показал пальцем на Ларису, – будет у меня сегодня отдыхать по-министерски, а вас, научные работнички, я пошлю в шестиместную каюту на самую нижнюю палубу…
Лариса смеялась, на что старпом погрозил ей кулаком.
– Молчать! Чего смеёшься, пошли, я тебя к капитану-директору размещу, он как раз в отпуске. А вы, – он указал пальцем на девушек, научных сотрудниц, – вы сидите и ждите. Я вас после отведу.
Лариса шла за старпомом, слушала его и улыбалась. Шпарит, как конферансье на сцене. Ну даёт! И вправду, привёл в каюту капитана-директора, вручил ключ, объяснил, где, что находится, и ушёл.
Оставшись одна, Лариса закрылась, и осмотрела владения. Одна комната была кабинетом, одна спальней, ещё в одной находились ванна и туалет. В кабинете телевизор, телефон, холодильник. Помывшись в ванной, закрутила на бигуди волосы и легла спать. Утром, отдохнувшая и красивая, пошла в отдел кадров.
Так в трудовой книжке появилась пятая запись.
Лариса стояла у конвейера, по которому двигались корзины с селёдкой. Их нужно сначала хватать с конвейера, складывать возле себя, затем чистить селёдку коротким острым ножичком: потрошить внутренности, отрезать голову и хвост. Напротив Ларисы Ирка, девчонка лет девятнадцати, красивая, ей впору в кино сниматься или в конкурсах красоты участвовать, а она селёдкам хвосты отрубает. А ругается как! Пьяные мужики в её поселке, где она жила до выхода в море, наверное, так не могли бы. А Райка вообще феномен в этом деле. Слова сказать не может, не заикаясь, но когда ругается, куда и заикание девается. По шесть норм за смену выдаёт. Не человек – машина. Флажок почти всё время стоит на её рабочем столе.
Начальство дело своё знает. Свежая рыба – продукт скоропортящийся, вот и бросают все силы для скорейшей её обработки. Главное, уложиться в сроки, чтобы не пропало ни одной рыбки. Эмоциями здесь не поможешь. Тот, кто слишком эмоционален, здесь временный, останутся те, кто даёт по шесть норм любыми путями. Кому нужны глупые романтики, которые не знают, чего хотят, и которые ещё не одну запись поменяют в трудовой книжке, прежде чем поймут это.
За две недели работы Лариса еле-еле одну норму делала, никак не могла привыкнуть к скандалам, ругательствам и даже дракам. Идёт по конвейеру рыба в корзинах. Сначала крупная, её обрабатывать быстрее и потому стараются набрать больше корзин с крупной рыбой. Мелочь обрабатывать дольше. С двух сторон конвейера – девчонки. Те, кто стоит в начале, имеют возможность набрать себе корзин больше с крупной рыбой, чем те, кто стоит в конце конвейера.
Опять завязалась драка. Танька стояла впереди, и набрала уже крупной рыбы корзин двадцать. А рекордсменка Рая стояла предпоследней. У неё было только семь. Ждала она, ждала, да пошла к началу конвейера на перехват. Передние на неё зацыкали, на что она каждой отвечала отборными ругательствами. Вдогонку ей неслась такая же брань, на что она вообще не реагировала. Нина стояла по другую сторону конвейера и тоже почти в конце, она также пошла на перехват. А вот и рыба. Рая и Нина одновременно схватили одну корзину, каждая тянула к себе, обзывая друг друга матерными словами.
– Ух ты, рекордсменка чёртова, отпусти сейчас же.
– Пошла ты на…
– Сука, Райка, стерва, отпусти, хуже будет.
Райка в долгу не осталась, ответила так, что, наверное, покраснел бы даже телеграфный столб. В ответ Нина схватила селёдку и бросила в Райку через конвейер со словами:
– Получай, сучка, шизофреничка чёртова!
Райка перелезла через конвейер, схватила корзину с рыбой и надела Нине на голову. Та была готова к бою и ладошкой ударила Райку по щеке, после чего они вцепились руками в лица друг друга. За Нину вступилась её подруга, Райку хотели оттащить, нечаянно задели ещё одну девушку, та стала обороняться, и ударила ещё одну, и в драку оказались втянутыми человек пятнадцать.
В одну смену в цехе работает человек семьдесят, из которых только пять парней. Они участвуют либо в качестве арбитров, либо разнимают дерущихся. В этот раз тоже пытаются утихомирить девушек. Драки таки происходили примерно раз в две недели. Лариса в скандалах участия не принимала, драться не собиралась, а потому поначалу даже одну норму делала с большим трудом. Со временем могла выполнить полторы, но рекордсменок догнать даже не пыталась. Конечно, от выполнения нормы зависела заработная плата, но это Ларису как-то не особо волновало, однако и романтики здесь в цехе тоже никакой наблюдать не приходилось. Стоя в резиновых сапогах на мокром полу, с натертыми до крови мозолями на руках, она думала, что это временно, всё скоро закончится. Через месяц понемногу стала привыкать к окружающей обстановке, хотя происходящее всерьёз не воспринимала. Мозолей поубавилось, стала спокойнее ко всему относиться. Первое время возвращалась в каюту и ревела. Когда у неё спрашивали, что случилось, говорила:
– Почему они так ругаются? Почему? Они такие красивые, с любой Мадонну писать можно, а они матом. Почему?
Над ней смеялись м говорили, пройдёт время, станет и она такая. И правда. Она не стала сама ругаться и драться, но уже от чужих матов не краснела и не плакала. Была наблюдателем, когда случалась драка. Она подружилась с Тамарой Новиковой. Рядом стояли у конвейера и держались обособленно от всех. С парнями не водились, других подруг не заводили. По этой причине вскоре заслужили косые взгляды и сплетни по поводу и без него.
Наблюдая за дракой, они говорили друг с другом.
– Лариса, может быть, и мы доживём до того времени, когда будем драться, ругаться, курить и по шесть норм молотить, а?
– Про нормы не знаю, а всё остальное можно попробовать хоть сейчас.
– Ты план-то сделала?
– С ума сошла? Я ж тебе не робот-самоучка, вроде того шизика. Ой, смотри, Ирке голову чем-то пробили. Слушай, это уголовницы какие-то, а? Эта придурошная сейчас убьёт кого-нибудь. Я не могу так больше, надо вмешаться.
– Стой, там без тебя хватает.
– Слушай, вот этот придурок по шесть норм делает, зачем ей так много денег?
– Вместо обоев, наверное, стены заклеивать, или складывать в тумбочку. Ладно, лови корзину, а то мы с тобой и по норме не сделаем.
Смена закончилась. Все пошли в раздевалку. На доске показателей красовалась Раина фамилия. Лариса, проходя мимо Раи, похлопала её по плечу и сказала:
– Ну, что, матершинница, поздравляю, ты сегодня снова первая.
Рая тупым взглядом посмотрела на Ларису, засмеялась совсем не по-девичьи, и произнесла фразу из одних ругательств. Все, кто был рядом, рассмеялись. Но смотреть на это было, скорее грустно, чем смешно. Молодая красивая девушка изрыгает мужским басом сплошные маты.
– Ну, умница, ну, молодец! Где ты так научилась? Том, смотри, и не заикается. Ты вообще ещё какие-нибудь слова знаешь?
Рая вытаращила глаза, щёки раздулись.
– З-з-з-на-на-ю-ю…
– Молодец, так держать! Придётся тобой заняться. Как заругаешься, так рубль в копилку положишь. Мы потом на эти деньги пластырь купим, будем тебе рот заклеивать. Ты ж по шесть норм делаешь, а ну, как мы тебя на съезд в Москву пошлём, а ты им с трибуны, как загнёшь в пять этажей, они намертво попадают, а тебя за подрыв экономики посадят.
Тамара оборвала её:
– Да кончай ты, чего к человеку прицепилась?
– Я? К Человеку? Это к кому? А, к Раечке, что ли? Да Раечка у нас не человек, робот она у нас, Томочка. Правда, Рая?
Рая с тупым выражением лица улыбалась, и что отвечать, не знала. То ли заругаться, чтобы все смеялись, то ли промолчать. Тамара покачала головой.
– У тебя, Лариска, язык на шарниры подвешен. Что привязалась. Пойдём лучше спать. Завтра на работу с утра.
Утром всех будило судовое радио.
– Доброе утро, товарищи! Плавзавод находится в районе лова. Судовое время семь часов. Первой смене – подъем!
И всё, запрограммированное начальством верхних палуб, приходило в движение. Как будто голос по радио был рычагом, приводящим в движение огромную машину. А люди вроде механизмов. Думать не обязательно, всё расписано по часам и минутам. Столовая, завод, каюта. На библиотеку, кино остаётся самая малость, если, конечно, урывать время у сна. И, разумеется, урывали. И книги читали, и кино смотрели, и в самодеятельности участвовали. Талантов из шестисот человек, если не половина, то третья часть точно. Были свои поэты, композиторы.
Лариса тоже причисляла себя к талантам. У неё был неплохой голос и склонность к разговорному жанру. Подготовили вечер поэзии, где она была почти главным режиссёром. Одно только её волновало всю жизнь, не умела танцевать вальс, а потому, когда начиналась танцевальная часть, ей становилось грустно. И в этот раз так же. Тамара всё время с кем-нибудь танцевала, а Лариса ждала, когда все начнут прыгать.
Рыбы не было, и плавзавод пребывал в праздном состоянии. Следующий день не рабочий, а потому никто не собирался быстро расходиться. Около двенадцати ночи Тамара от танцев устала, и они пошли по каютам.
Тамаре 29 лет, она побывала замужем, у неё рос сын, который сейчас жил с бабушкой где-то в Брянске. Светлые длинные волосы Тамары, как бы создавали контраст тёмноволосой Ларисе. Тамара много о своей жизни не рассказывала, а Лариса не спрашивала. Сочтёт нужным, расскажет, нет, значит, это её личные проблемы. Жили они в разных каютах и даже на разных палубах, и сейчас каждая пошла в свою. Коридоры длинные, почти лабиринтные. Лариса жила в четырехместной каюте. Кроме неё было там ещё три девушки: Маша (21 год), Люба (23 года) и Люба (31 год). Плавзавод комсомольско-молодежный и после 30 лет насчитывались единицы, по крайней мере, среди женщин рабочих.
Подхходя к своей каюте, Лариса услышала мужские голоса. Дверь открыта, дым коромыслом, курили, видно, давно и много. В каюте Люба и трое мужчин примерно от 35 до 40 лет. Лариса, не смотря ни на кого, спросила:
– А где Маша с Клавой?
Люба усмехнулась, скривила губы и с надменностью ответила:
– Маша пошла спать к кавалеру, а Клавка ещё не приходила. Ну, а ты, романтик, что, натанцевалась? Ну, иди, выпей с нами.
– Да нет, спасибо, не хочу.
Лариса повернулась и пошла обратно по коридору. Да, положение. Времени половина первого, а ночевать негде. Что делать? Пошла к Тамаре, но её в каюте не оказалось. Пошла в красный уголок, там какие-то чужие парни играли в теннис. На плавзаводе постоянно присутствовали пассажиры, которые либо дожидались своего судна, либо добирались на «Косареве» до него. Лариса прочитала все развешанные плакаты и пошла дальше. Проходила мимо каюты рефмашиниста Филимоненко Валентина, заглянула к нему.
– Заходи, сейчас магнитофон доделаю, музыку послушаем.
Буквально через пять минут пришёл сосед Валентина по каюте Борис с парикмахершей Светкой.
– Ура! – закричала Светка. – У нас гости, сейчас пить будем!
– Я не буду, я из своей каюты ушла, чтобы не пить. Пойду я, наверное, домой.
– Э, не получится.
Светка для своих двадцати четырех лет была чрезмерно полной девушкой. Она сразу же взяла на себя роль хозяйку.
– Мальчики, налейте Ларочке.
– Нет, нет, я не буду.
– Да брось ты строить из себя! – Светка обиженно скривилась.
– Нет, нет, я не буду. Не хочу. Серьёзно. Да ну вас, в самом деле, я всё равно не буду. И вообще, зачем продукцию переводить, я водку пью, как воду, никогда не пьянею. Но я не хочу.
Светка не унималась:
– Ну, и покажи класс, а мы посмотрим.
Лариса встала.
– Раз так, я пойду домой.
Валентин схватил её за руку.
– Куда пойдёшь? Дома-то тоже пьянка. Сиди уж, не хочешь пить, не пей.
– Нет, так не годится, – вмешался Борис. – Что ж вы так? Лариса, ты посмотри, что у нас есть. – Он подошёл к своей кровати и вынул откуда-то банку с красной икрой.
Валентин поставил банку крабов на стол. Лариса на крабовую и лососевую путину не попала, потому и раскрыла восторженные глаза.
– Икру и крабов я буду есть, а пить всё равно не буду.
– Ну, и не надо, – в тон ей сказал Борис, – разливая водку в консервные банки.
Завод изготовлял консервы, а потому главной тарой везде были консервные банки. Одну взял себе, другую подал Ларисе.
– Ну, давай, Лариса, за твоё здоровье!
– Да не буду я. Господи, ну, не буду, не буду!
Валентин смотрел на Ларису и жалобно стонал, а не говорил:
– Лариса, ну, выпей.
Борис и Светка были более категоричны. Борис говорил:
– Пей, не задерживай публику. Тара нужна.
Светка старалась сказать что-нибудь колкое, вроде:
– Ну, что ты строишь из себя? И так про вас говорят, появились тут, одна белая, другая чёрная, хотят весь «Косарев» вытрахать.
– Вот привязались, да здесь полная банка, тут поллитра точно.
– Ну, и что? – Борис улыбался. – Ты пей, сколько сможешь.
– Ну, да… Пошли вы к чёрту. Ладно.
Лариса взяла баночку, и посмотрела на часы. Два часа ночи. Есть хотелось. Она думала пригубить и поставить, но Борис поддерживал баночку и все трое хором скандировали:
– Пей до дна, пей до дна, пей до дна!
Лариса выпила. Голова поплыла. Господи, что это такое? До чего так можно дойти? Все отдалились. Маленькая каюта стала вдруг длинной. Светка сидела где-то далеко и что-то говорила Борису. Валентин стал маленький, магнитофон большой, а все разговоры глухими, далёкими. Ларису затошнило.
– Выйду я, мне плохо, – сказала она.
Никто ей не возражал и не удерживал. Она вышла на палубу и решила немного постоять на воздухе, а затем идти в свою каюту. Ночь была тёплая, звездная. Голова работала плохо. Время скоро три, хочется спать, а тут ещё грамм триста водки получил организм. Лариса пошла к себе. Прошла один коридор, другой, третий, где же дорога домой? И поняла, что заблудилась. Минут пятнадцать ещё петляла по коридорам, из сил выбилась, решила вернуться назад к Валентину. Вроде тот коридор и вроде не тот. Она открыла дверь каюты. Там сидела какая-то немолодая женщина, рядом ещё одна, Лариса посмотрела на них, будто пытаясь узнать, и вдруг спросила:
– А Валька где:
– Какая? – почти в один голос спросили женщины.
Лариса ничего не ответила, закрыла дверь, и пошла дальше. Ещё какую-то дверь открыла, опять мимо. Хоть плачь. Что делать? Но тут Валентин откуда-то появился, схватил Ларису за руку.
– А, Валечка.., я заблудилась.
Светка с Борисом были ещё там. Они восторженно встретили Ларису. Светка подставила баночку, Борис налил водки и подал Ларисе.
– Я и так пьяная…
– Да пей! – Борьба сунул ей в руки баночку. – Пей!
Лариса посмотрела на всех грустными глазами, на ум пришёл анекдот, и она сказала словами из него:
– Ну, что ж, братцы, прощайте! Если я это выпью, то уже вас больше никогда не увижу.
– Давай, давай, не помрёшь, – смеялась Светка.
И Лариса выпила. Последние капли проливались мимо рта, вокруг что-то говорили, но Лариса уже ничего не слышала и не видела. И крабов с икрой то же. Очнулась часа через два. Лежала она на кровати абсолютно раздетая, рядом такой же Валентин. Он целовал её и извинялся. Первая мысль была в голове: «Как я сюда попала?» Голова соображала плохо.
– А где Светка?
– Они ушли. Лариса ты извини, у меня не получается.
Лариса посмотрела на Валентина.
– Что не получается?
– Валентин, заикаясь, ответил:
– Ну, понимаешь, ну, не получается.
– Валь, знаешь, я спать хочу. Да ты не волнуйся. Вот через неделю будет День Рыбака, ты только не пей, и я не пить не буду, и у нас всё с тобой получится. Спи. – Она отвернулась к стене и сразу же заснула.
Было без двадцати шесть, когда Валентин разбудил Ларису.
– Лариса, через два часа придёт Борис. Я пошёл на работу, ты спи, уходить будешь, дверь захлопни.
Лариса поднялась, посмотрела на Валентина. Он одетый стоял над ней. Господи! Какое ж у неё глупое положение.
– Валь, подожди, я не останусь, я пойду. Господи, ты скажи, что было?
– Ничего не было, не волнуйся, не получилось.
– Ой, кошмар, ну, положение.
– Лариса, ты извини, мне идти нужно, я опаздываю.
Валентин вышел. Лариса быстро стала одеваться. Руки не слушались, голова шумела. Она захлопнула дверь, и пошла к себе. В этот раз дорогу нашла быстро. Девчонки ещё не ложились спать, но мужиков уже не было. Люба Кистенёва закручивала волосы на бигуди.
– Ну что? Можно поздравить с открытием счёта?
Лариса посмотрела на девчат. Они выжидающе улыбались. Но обижаться или спорить сил не было, добраться бы до постели.
– Нет, – ответила, усмехнувшись, – у него не получилось.
– А с кем ты была?
– С Валькой.
– Филимоненко?
– Ага.
– Ну, тогда ясно.
– Вот только голова болит. Дайте попить чего-нибудь.
Клава указала на банку с консервированными помидорами.
– Выпей рассольчику, помогает.
Лариса выпила прямо из банки и полезла на свою верхнюю кровать спать.
– Девчонки, если на работу прокричат, разбудите.
– Ладно, разбудим, спи.
Вот и пришёл День Рыбака. Администрация плавзавода устроила вечер типа «Голубого огонька» за чашкой кофе. Кофе, правда, пили из железных кружек со сгущенным молоком , но играл оркестр, ходили меж столами самодеятельные певицы с микрофоном, шутил ведущий и все, в общем, были довольны.
Лариса была в гуще событий. Она объявляла выступающих, ходила меж столами и приглашала участвовать в конкурсах, но скоро художественная часть всем надоела и затребовали танцы. Для танцев была не очень большая площадка. Это место в столовой, где в часы завтраков, обедов и ужинов выстраивается очередь. И как на земных танцплощадках парни и девушки держались обособленно друг от друга. Плавучий завод – поччти женская организация, четыреста девушек и двести парней, большая часть из которых «женатики». Хорошо девчонкам, которые не стоят, дожидаясь, когда их выберут, а идут сами выбирать, либо танцуют с подругами. Прыгают в ритме, кровь волнуется, бежит по жилам, вроде и не скучно, вроде весело. Так думала Лариса, сидя за столом и держа в руках пустую кружку. Настроение – застрелиться можно, попади в руки что-нибудь стреляющее. Подошёл Валентин.
– Что, скучаем? Пошли танцевать.
– Не хочется. Да и не умею я вальс танцевать.
– А Тамара где?
– Вон, с Андреем танцует.
– А ты так и будешь сидеть скучать?
– Да нет, я сейчас спать пойду. А ты как работаешь?
– Отработал уже. Пошли, провожу до каюты.
– Пошли, – Лариса встала, крикнула Тамаре, что уходит, и они вышли.
В коридоре шумно: смех и ругань сливались в общий бурный поток веселья. А Ларисе хотелось плакать. Странный у неё характер. Когда кому-то плохо, приложит все усилия, сделает всё возможное и невозможное, чтобы чем-то помочь. Но вот всем хорошо, всем весело, а её рвёт на части, она не может места себе найти, сил не хватает со всеми смеяться, плясать, петь, хочется бежать куда-нибудь. Отчего это? Сама Лариса объясняла это неумением танцевать вальс. Но это касается вечеринок. Но как объяснить тогда походы в горы, когда были они ещё подростками. Когда её в горы тащили пять человек, у неё сердце выскакивало. Когда все выдыхались, у неё вдруг появлялось второе дыхание, и она помогала уже сама. Всё-таки причина, видимо, не в вальсе.
Отец Ларисы пил, гулял, устраивал дома скандалы. И с детства засела в голову мысль, если начинали петь и плясать, значит, скоро будут скандал, драка, слёзы. И праздники ненавидела, любила работу, там спокойно, нет пьяного отца, плачущей матери. Участвовала в самодеятельности, занималась спортом, но всё это воспринимала серьёзно, как и работу. Шутила со сцены, и было действительно весело. Но когда начиналась танцевальная часть, опять становилось грустно.
Шла она сейчас с Валентином по лабиринту коридоров и думала, почему всё это с ней происходит? Что ж это такое? И мысли в голову лезли, что человек она несостоявшийся, что жизнь её, в сущности, не удалась, чего-то она не сделала главного. Двадцать три года, не поздно ли? Может быть, она уже везде опоздала? И куда ни уедешь, а от себя не убежишь.
– Лариса! – вдруг прервал её размышления Валентин. – Лариса, – повторил он и, резко схватив за плечи, прижал к себе. Он смотрел ей прямо в глаза, а взгляд, руки и всё его тело было напряженными, выжидающими.
Лариса молча убрала его руки, отодвинулась и с усмешкой сказала:
– Валечка, приди в себя! Успокойся!
Валентин тряхнул головой, взял Ларису за руку.
– Лариса, а ты не забыла про своё обещание?
– Какое, Валечка? – ответила смеясь.
– Я не понимаю. Ты что, смеешься надо мной? Я ведь сегодня, как стёклышко. Грамма в рот не брал.
– Умница ты моя! Продолжай в том же духе. Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт.
– Слушай, ты что из меня дурака делаешь?
– Я? Извини, пожалуйста. Знаешь, сказка есть. Она, наверное, про тебя. Поймал кот мышь, а та взмолилась, чтоб не ел её, а отпустил проститься с детьми. Клялась, что вернется, честное слово дала, пообещала. Но убежала и всё. Кот ходил, ходил, говорит, хватит прощаться, вылезай. А мышь ему из норы, а зачем? Говорит, съем тебя! А мышка ему, дудки, отвечает. Кот говорит: «Ты же честное слово дала». А она ему: «Слово моё, я его обратно забираю». – «Но ты же обещала!» – «Да мало ли что может обещать пьяная женщина!»
Лариса закончила, и теперь ждала ответной реакции. Валентин был ещё весь в напряжении, вроде порвутся сейчас нервы, как натянутые струны, и что-то случится. Но вот в глазах промелькнула какая-то мысль, и он улыбнулся улыбкой утопленника.
– Молодец! Что ещё сказать?! Я вот думаю, что было бы, если неделю назад я был бы чуточку потрезвее, а?
– Было бы, да кабы. Надо было ловить момент. Вся наша жизнь – одни моменты. Упустил, пеняй на себя.
Валентин моргал глазами, качал головой и не знал, что сказать в ответ, а потому твердил одно и то же:
– Ну, ты, Лариска, молодец!
– Что, Валечка, что-то тебя качает. Ты, я смотрю, и без вина пьяный. Может, тебя проводить до каюты, а то упадёшь, головку расшибёшь, вава будет.
– Нет уж, спасибо! Сам дойду, – голос раздраженный, даже злой.
– Ну, что ж, иди. Иди! Последний раз говорю, я ухожу.
– Змея ты, Лариска.
– Вот такая я змея.
– Ну, пока, змея!
– Ну, пока…
Рыбы не было и на следующий день. Начальство пыталось чем-то занять людей, чтобы те не нашли себе занятие сами. Кто молотками и зубилами долбил ржавчину, кто ящики с места на место перекидывал, кто мёл палубу. В общем, заняты были, хоть и не чем надо, но все же не бездельничали. Причем, работали почти круглосуточно. К примеру, первая смена перекидывала пустые ящики с правого берега на левый, а вторая – эти же ящики, но уже с левого борта на правый.
Подошло рыбацкое судно. А в нём Верка Петрова, она отстала от завода в Магадане. Отсутствовала шесть дней. Работы не было, начальство её не хватилось, а девчонки из её каюты боялись поднимать шум. Верка выглядела ужасно. Взгляд затравленный, лицо казалось уставшим и исхудавшим. Увидела девчонок, заплакала, но сказать ничего не могла. Только через час, успокоившись и поняв, что в безопасности, сказала:
– Девчонки, я думала, что больше никогда не увижу вас. Это был какой-то кошмар! Какие они звери лютые!
Больше она ничего никому не рассказывала. Никто и не допытовался, потому что почти у каждой имелся некоторый опыт по встрече с рыбаками в море. Только каждая представляла Веркины кошмары, исходя из своих собственных пережитых ужасов.
Путина подходила к своему завершающему концу. Три месяца прошло, как Лариса попала на плавучий завод. И за это время у неё не появилось желание чувствовать себя шестеренкой или винтиком в огромной машине, стоя по щиколотку в воде в резиновых сапогах, слушая брань красивых девчонок. И была права мама, говоря, что то, что она будет делать, по большому счёту, никому не надо. Она особенно ни с кем не сдружилась, кроме Тамары. И парня себе здесь тоже не присмотрела.
У Тамары были свои интересы. Она хотела здесь заработать денег, чтобы купить квартиру. Однако в промтолпе с таким спокойным характером, когда для того, чтобы заработать, нужно у других вырывать из глотки, она до пенсии смогла бы заработать разве что на велосипед. Поэтому Тамара стала собираться домой, к маме, к сыну.
Плавзавод пришёл во Владивосток и стал готовиться к ремонту. Лариса была в раздумье, она не знала, что ей делать, остаться и дальше продолжать работать винтиком или возвратиться домой.
– Что ты думаешь? – говорила Кистенёва. – Если не хочешь скурвиться, рви когти отсюда. Ты не поняла, что это болото? Восемь месяцев находиться в море, когда каждый день одни и те же рожи, ясное дело, найдёшь кого-то. А они, в основном, женатые, а у кого нет жены, тот либо импотент, как Валька, либо алкаш, а то и вообще сифилитик. Начальство комсостав бережёт, и не позволяет промтолпе отнимать мужиков у жён. И если что заметят, бабу сразу на берег спишут. А так, будет одно лишь б…-ство. Поняла меня?
Ну, и ладно, думала Лариса, домой, так домой. Во Владивостоке у неё жили три бабушки, тётки матери, два двоюродных брата, ещё землячка Света. Лариса уволилась и решила навестить иъ всех по очереди. Когда совершенно случайно попала в поликлинику рыбаков, встретила Галку с «Косарева», обрадовалась, спросила, что она здесь делает, а та так запросто, как будто насморк лечит, говорит:
– Да с сифилисом мы здесь. Шестнадцать человек с «Косарева». Да ты что так шарахаешься, уже вылечили. Прикинь, одна залетная переспала с нашим, а он всех заразил. Да не шарахайся ты так, мы уже все вылечились.
– Слушай, вы же все девчонками были. Вас же ещё по спикеру в санчасть вызывали по подозрению в сожительстве с кем-то из комсостава, все же тогда следили за этим, как же вы так вот сразу?
– Господи, ты прям как маленькая. Что ж её беречь-то? Для кого? Для какого-нибудь придурка-алкоголика? Надо же когда-то начинать.
– Вот у вас начало…
– Нормальное… Да не переживай ты.
– А потом ведь и забеременеть можно.
– Господи, ты какая! Если уж сифилис вылечили, то от беременности излечиться ещё проще.
– А потом детей может не быть.
– Зачем? Сначала надо мужа, а потом уже детей. А ты что, уволилась?
– Да, у меня билет на послезавтра, домой поеду.
– Конечно, ты ж романтик, зачем тебе сюда, здесь сплошные грубияны.
– Мне так кажется, что романтика, как тридесятое царство, то есть, сказка.
– А тебе не кажется, что романтика – это любовь и любимый человек?
– Принц? Если на алых парусах, то может быть…
– Да не ври ты себе. Каждая баба об этом мечтает, только вот принцы попадаются то спившиеся, то импотенты, а то и сифилитики. Вот.
Поезд шёл в обратную сторону от романтики, в будничную серость, и всё же надежда маячила на горизонте, и казалось, что всё равно будет в жизни ещё много интересного и хорошего. Очень хочется. Возможно ли это? И от кого зависит, как не от неё самой? От себя не убежишь… И все проблемы решать самой. А, может, успокоиться и принимать всё, как есть… Не гнаться за чем-то неизвестным, не искать того, чего не знаешь. Короче, не ходить туда, не знаю куда, и не искать то, не зная что. Жить, просто жить… Если бы можно было не думать. Жить, и всё! Чтобы мысли не делали грустной. Получится ли?
Мелькали столбы, деревья, дома, поезд шёл из одного измерения в другое. Лариса смотрела в окно, пытаясь угадать, что её ждёт за всеми этими горизонтами…
Отзывов пока нет.